— А шериф? — жадно спросил Фолко, на время позабывший даже про дождь.

— А что шериф? Послал туда разъезд, конники покружили по краешку, покружили, а вглубь не полезли — оторопь их взяла. Ничего, конечно, не видели, а потом как‑то ночью Обманные Камни засветились. Что тут было, говорит, не опишешь! Кто в погреб залез, кто в лес бежать кинулся, кто добро зарывать стал. Я его прямо спросил: ну а за колья и топоры кто‑нибудь схватился? Нет, говорит, таких на всю округу только двое и оказалось. Кузнец местный, Хлед, я его знавал — кремень, а не человек. Да в Пригорье один, я о нем не слышал, по имени Хейдрек.

— Как же они отсюда Обманные Камни‑то углядели? — удивился гном.

— Огонь, говорят, до неба стоял. Что ни курган — то столб пламени. Однако, удивительное дело, в Пригорье никто и словом не обмолвился! Впрочем, и тут предпочитают об этом помалкивать. Кто их знает, может, считают, что о таких вещах вслух говорить опасно?

Фолко слушал неторопливую речь Рогволда, и сердце его колотилось. Теперь он уже не жалел ни о теплой постели, ни об отдыхе. Как могут его сородичи заниматься своими мелкими и ничтожными делишками, когда вокруг вздымается исполинский вал грозных событий и предвестий?! И только он один, он, Фолко, сын Хэмфаста, хоббит «не от мира сего» мальчик на побегушках в родной усадьбе, он один сумел почувствовать и понять это!

Рогволд замолчал. Кони мягко ступали по скользкой, размокшей от нудного, затяжного дождя дороге. Тучи и не думали расходиться, ветер по‑прежнему не утихал. Они давно миновали Астор и сейчас ехали по широкой равнине, упиравшейся справа от них в гряду лесистых холмов. Не обращая внимания на намокший плащ, Фолко попытался сесть так, чтобы можно было смотреть по сторонам и в то же время защитить лицо от ветра. Это ему удалось, и теперь он с интересом разглядывал незнакомую страну. Она была по‑прежнему хороша даже в этот ненастный день.

Далеко слева мелькнула темная ниточка реки, полоски лесов на ее берегах, селение в несколько десятков домов; от Тракта отходил туда узкий проселок, надвое рассекавший сплошной массив сжатых полей. Кое‑где еще виднелись одинокие стога не убранного под крышу сена, но их было очень мало, и Фолко решил про себя, что хозяева здесь живут рачительно:

об этом свидетельствовали и тщательно сохраняемая в порядке изгородь, и аккуратно засыпанные ямы на самом Тракте, и даже затейливые бревенчатые срубы над придорожными колодцами, украшенные искусно вырезанными рожицами и фигурками. Несмотря на дождь, работа в окрестных деревнях не затихала: вовсю трудился и Тракт, трое друзей все время ехали на виду какого‑нибудь большого обоза. За несколько часов пути они миновали четыре деревни: все чистые, с добротными, окруженными палисадом домами. Дождь не переставал, плащ Фолко вскоре промок окончательно, и, когда, по расчетам Рогволда, солнце часа два как миновало зенит и уже начинало клониться к закату, они решили остановиться. К счастью, вдоль всего Тракта для удобства проезжающих были сооружены навесы. Под одним из них и укрылись друзья. Нашелся и заготовленный кем‑то до них хворост, и они поспешили развести костер. Ярко‑рыжие язычки весело забегали по сухой, подложенной под дрова траве;

вскоре костер уже трещал вовсю, рассыпал вокруг себя алые искры.

Фолко скинул промокший плащ и зябко придвинулся к огню. От сырой одежды шел пар, дым ел глаза, забивал горло, мешая дышать, но зато это было живое тепло, в которое можно было окунуться, словно в горячую ванну. После промозглой сырости Тракта это показалось не привыкшему к дорожным трудностям хоббиту верхом блаженства...

Вскоре костер был затоптан, друзья двинулись дальше под затянувшими все небо, от края до края, серыми тучами.

Они говорили мало. Иногда Торин вдруг принимался что‑то бормотать себе под нос на непонятном своем языке; Фолко уловил чеканный ритм гортанных созвучий и понял, что гном не то читает стихи, не то поет что‑то.