К заговору были причастны два иностранца: лекарь Иоганн Герман Лесток и посол Франции при русском дворе маркиз Шетарди. Лесток, как уже говорилось, импонировал цесаревне близкими ей свойствами натуры: веселостью, беззаботностью, остроумием, услужливостью, но не более того. Посол Шетарди, напротив, был человеком умным, образованным, ловким, умевшим расположить к себе собеседника, но все эти качества были использованы им, выступавшим в качестве главного советника Елизаветы Петровны во внешнеполитических делах, не в интересах России, а во вред ей, в интересах Франции и Швеции.

Итак, программа царствования у Елизаветы Петровны отсутствовала, но сложившаяся после переворота обстановка требовала от нее незамедлительной и решительной реализации неотложных дел. Назовем некоторые из них. Во-первых, как поступить с лицами свергнутой Брауншвейгской фамилии и ее немецким окружением, чтобы лишить ее возможности вернуть себе трон? Второй вопрос, волновавший императрицу, женщину добрую, с переполнявшим ее душу чувством признательности к организаторам переворота, состоял в том, как их достойно отблагодарить. Третья, едва ли не самая сложная задача — как выйти из войны со Швецией, не оскорбляя ее престижа и не нанося ущерба интересам России. Ситуация осложнялась тем, что Швеция взялась решить непосильную для себя задачу — нанести сокрушительное поражение русской армии. Случилось противоположное: не посвященные в тайные замыслы заговорщиков генералы, командовавшие русской армией, выполняя присягу и свой воинский долг, наносили противнику существенные удары, однако эти удары шведов не отрезвляли, и они не отказывались от намерения силой оружия вернуть территории, отошедшие к России по Ништадтскому миру.

Наконец, четвертая, тоже непростая задача — как укротить бесчинствовавших гренадеров, эту пьяную толпу янычар (так их называли современники), безнаказанно творивших произвол в столице.

Решение поставленных задач требовало от императрицы холодной рассудительности, взвешенных действий, учитывающих не только сиюминутные результаты, но и их последствия. Императрица же нередко действовала, руководствуясь не столько рассудком, сколько чувствами, эмоциями, симпатиями и антипатиями. Эта черты ее характера влияли не только на действия и поступки, совершенные после переворота, но и сказывались на протяжении всего ее царствования. Личные интересы и чувства иногда довлели над интересами государственными, последние приносились в жертву эмоциям и в конечном счете приводили или могли привести к нежелательным результатам. Так проявлялся характер императрицы, в котором доброта и сердечность уживались с мстительностью и жестокостью, в особенности если поступки, вызывавшие ее гнев, касались ее личности.

Этими чертами дочь коренным образом отличалась от своего родителя. Петр считал себя слугой государства и свои поступки соразмерял с интересами государства, за исключением тех случаев, когда темперамент брал верх над рационалистическим подходом к делу.

Худ. Никитин Иван Никитич Портрет Петра I. Пер. пол. 1720-х гг.

Холст, масло. Государственный Русский музей, Санкт-Петербург

Господство чувства над рассудком проявилось у императрицы в первые же дни ее царствования, когда решалась судьба свергнутой Брауншвейгской фамилии. Сердобольная императрица, решая судьбу годовалого императора, его сестры, матери и отца, едва не совершила губительного для своих интересов поступка — на третий день после переворота, 28 ноября, был опубликован манифест, определявший будущее Брауншвейгской фамилии. В нем было сказано: «Из особливой нашей природной к ним императорской милости, не хотя никаких им причинить огорчений с надлежащею им честию и с достойным удовольствием, предав все их к нам разные предосудительные поступки крайнему забвению, всех их в их отечество всемилостивейше отправить повелели».