С 0 часов 25 минут до 1 часа 40 минут Мовшович со своим товарщем художником Василием Петровым (русским) выпили 2/3 бутылки водки "Финляндия", после чего Мовшович в гордом одиночестве (художник пошел догуливать по другим купе) лег спать, страшно гордясь своей умеренностью.

И это был последний случай проявления умеренности Потому что была ночь, и было утро, и был день, и был обед. Во время обеда-то Мовшович и вошел в клинч. Перешел в знакомое неконтролируемое состояние души. Трое суток фестиваля протекли в 1024-м номере гостиницы "Октябрьская", из коего Мовшович выходил только на коллективные обеды, ужины и фуршеты, вдумчиво проигнорировав все остальные фестивальные мероприятия.

Вернувшись через трое суток в столицу, Мовшович продолжал гудеть, благо, несмотря на все непривлекательные стороны капитализма, он дает заработать нацеленному на процесс зарабатывания человеку. В 3 часа ночи 12 декабря 1994 года Мовшович по принятому им многолетнему обычаю проснулся, секунд двадцать осмыслял свое положение в ночи и по тому же обычаю потянулся к бутылке джина "Бифитер", чтобы ахнуть, закурить, отловить знакомый каждому опохмеляющемуся в ночи кайф и мирно заснуть до рассветных сумерек. Но дрожащая рука остановилась на полпути. Из распахнутой в ночь форточки к Мовшовичу протянулась музыка, которую он никогда не слышал ни по одной из известных ему попсовых радиостанций. Музыка сопровождалась словами на каком-то странном языке, идентифицировать который Мовшович не смог. Позже Мовшович воспроизвел нам произведение по памяти, а мы воспроизводим его на страницах нашего повествования, дабы никто не смог обвинить нас в фантазии на страницах документальной прозы и бросить тень на достоверность нашего (и Мовшовича) рассказа.

Элохим, о элохим! ("м" во втором "элохим" звучит протяжно, с закрытым ртом, 3 сек.)

Шину дай, дер сиг гедайте (грозно-задумчиво. Предвестие чего-то).

Их вил шебет ур сог (набирает силу)

А гудон, мирсашут обанес (угроза нарастает)

Эхтон, швигуден йор (мощь, сила. Примерно 1200 ватт, 56,5 килограммометра)

Бигун ту гер, орван ту гест!

Механдер вагунейзер шут!

Лейбеле мир гезан марах!

Штубезел волкер айн белух! (вот вам всем, суки! Отдохнете!)

Некоторое время Мовшович прислушивался к музыке, выглянул в форточку. Никого, кроме снега, там не обнаружил. Он снова потянулся к бутылке джина "Бифитер" и увидел, что его рука медленно, но верно покрывается густым черным волосом. Тонкие интеллигентские пальцы на глазах разбухают, на ладонях твердеют мозоли. Мовшович откинул одеяло, чтобы посмотреть, как реагирует тело на странноватое поведение рук, обнаружил в нем весьма существенные изменения. Под одеялом лежал косматый самец с грозными буграми мышц. Это новое состояние тела понравилось Мовшовичу. Особенно его восхитил его собственный член. Таких членов Мовшович не встречал даже у негров в порнографических фильмах. Член наливался, разбухал, твердел и превращался в один из столпов, на которых держится Вселенная. А в груди Мовшовича начало клокотать что-то темное и непереносимо гордое.

- Элохим, о Элохим!.. - взревел Мовшович. Звук был мощный, грубый, с первобытной хрипотой. - Шину дай, дер сиг гедайте... - пел дальше Мовшович.

Проснулась жена Ксения, проснулись соседи по лестничной площадке. Возмущение и гнев овладели массами. И только двумя этажами ниже слесарь Сергеев вместо гнева и возмущения стал в глухой тоске колотиться головой о стенку, залился слезами и хлебным ножом сделал себе обрезание.

Мовшович, заканчивая петь, встал с дивана, взошел на кровать к жене Ксении и заговорил на иврите. (Слова Мовшовича мы даем в русском переводе, так как ни мы, ни Мовшович иврита не знаем.)

- О, ты прекрасна, возлюбленная моя! Глаза твои, бля, голубиные под кудрями твоими, волосы твои, бля, как стадо коз, сходящих с горы Галаадской.