Саша Чёрный. Эмигрантский уезд. Стихотворения и поэмы, 1917-1932
Анатолий Иванов. Русский ковчег. Муза Саши Черного в эмиграции
У каждого истинного поэта есть своя суверенная территория, где он полновластный хозяин. Многие читатели поэтической вотчиной Саши Черного, безусловно, назовут городскую квартиру. В квартире этой один российский интеллигент, по-чеховски рефлексирующий или — по Саше Черному — «нищий духом», ведет безысходный спор с другим таким же индивидуумом либо с самим собой. В другом варианте на этой жилплощади может размещаться пошляк-обыватель со своими чадами и домочадцами, погрязший в жалком и смехотворном быте мещанской «обстановочки». Было бы, однако, заблуждением думать, что это отгороженное от мира, оклеенное обоями четырехугольное убежище — излюбленное место пребывания самого поэта. Как раз наоборот. Отсюда он всей душой стремился на свободу — в «зеленое полубытие» леса или к пустынности и успокоительному, вековечному шуму морского побережья. Из прилюдного одиночества — к робинзоновскому уединению: Но если в его руке оказывалась детская ладошка, если рядом радостно скакала псина, если с ветки с участием поглядывал чиж, если… (подобный перечень, вплоть до самых мизерных мурашей, можно длить и длить), то это соседство было ему ничуть не в тягость. Как единение с частью природы, которое вселяло в душу Саши Черного покой и волю. В мироощущении поэта-сатириконца преобладало не отрицание, как это принято думать, а приятие мира, восхищение его дивной красой, желание сказать ему в первую очередь «да». Очарованный странник, он не мыслил своего жизненного пути «без смеха, без песен, без вина, без беспечной радости легкого бродяги на легкой земле». И впрямь суждено ему было стать вечным скитальцем, но далеко не по доброй воле. Да и легкой землей едва ли можно назвать чужеземье, по градам и весям которого пролегла эмигрантская одиссея поэта. Именно таким — одиноким пилигримом — остался он в памяти собратьев по перу и по изгнанию: «Взвалил котомку на усталые плечи; настоящую котомку, не символическую; взял с собой лукутинскую, раскрашенную табакерку — на добрую память и один-единственный томик в холщовом переплете — „Русские сказки“ Афанасьева. И пошел пробираться меж автомобилей и мотоциклов, в шуме, в сутолоке, в суете многомиллионных жадных городов…» Исход из России… Решение о добровольном изгнанничестве не было импульсивным и скоропалительным. Саша Черный долго медлил с последним шагом, прекрасно сознавая, что он станет роковым в его судьбе. Рожденный как поэт «днями свободы» первой русской революции, Саша Черный должен бы — это кажется самоочевидным — приветствовать исполнение давней мечты передовых людей России — свержение самодержавия. Свершилось. «Что это была за великолепная пышная свадьба: красные цветы, веселые огни горящих участков, поздравления соседей, милая, стыдливая, любящая улыбка на лице прекрасной невесты Свободы, ликующие, восторженные лица свободных граждан на улицах, — так отпраздновали свадебку, что дай Бог каждому» — так описывает мартовские иды 1917 года А. Аверченко. Как тут не вспомнить стенания героя «Сатир» Саши Черного на перешейке двух революций: «Я жених непришедшей прекрасной невесты…» Но вот возлюбленная стала законной супружницей, и в скором времени тот же коллега Саши Черного по «Сатирикону» был поражен, как разительно изменился ее облик: «Гляжу я на ее сонное ожиревшее лицо и думаю: — Эй ты, матушка! Да знаешь ли ты, что эта контрреволюция в тебе самой и сидит, во всем заспанном лице, в этой широкой жадной пасти, в этом объемистом чреве, которое никак не могу наполнить, как ни работаю, как ни тружусь». |
