– Иногда выдумывают ради пользы полезной…

– Бывает. Но только не людей. Какая польза может быть от человека?

Мне, кажется, нечем крыть.

– Ты ведь закурить уже полчаса как хочешь, – вздыхает Олла. – Не стесняйся. Это мне даже на руку: дым ничем не хуже кофейной гущи… Вонь, конечно, от сигарет страшная, ну да окно ведь открыто.

При слове «окно» я непроизвольно втягиваю голову в плечи (я бы ее и в песок спрятал, да нет тут никакого песка). И поспешно лезу в карман за сигаретами, удивляясь, что забыл о такой замечательной возможности привести себя в порядок. Табачный дым впитает мое смятение, свежий майский ветер рассеет дым, а я останусь сидеть на этом стуле, и силуэт мой не истает на ветру, хоть и называет меня «выдумкой» рыжая пророчица Ольга-Хельга. У меня оставалась смутная надежда, что это – просто метафора.

– Правила… игры?

– Конечно. Не забывай: твоя жизнь похожа на игру в нарды. Но поскольку обращаться с мясистыми фигурками из человечины обычно немного сложнее, чем распоряжаться лакированными шашечками, правила игры оказываются запутанными… и они почти никогда не известны самим игрокам. Тот, кому доподлинно известно хотя бы одно правило его игры – счастливчик. Но обычно все устраивается таким образом, что люди знают лишь правила чужих игр, отчего случается множество нелепых недоразумений.

Я понимающе улыбаюсь. Олла очень хорошо формулирует. Лучше даже, чем я сам в наисветлейшие свои минуты. Не могу устоять перед искушением сказать это вслух.

– Не отвлекайся, – хмурится она. – Просто я с каждым говорю его языком. Послушал бы ты меня, когда мальчики с вещевого рынка заходят узнать, сколько еще лет их туши сохранят чудесную способность жрать, срать и крыть баб… Так уж получается: пока я вижу человека, я говорю на его языке, а когда остаюсь одна, молчу: своего языка у меня нет вовсе. Я – зеркало. Просто зеркало, так бывает. Больше не перебивай меня, хорошо?

Киваю смущенно.

– Ты собралась подсказать мне правила игры.

– Совершенно верно.

Снова пауза. Разбавляем беседу молчанием, как кофе молоком, чтобы не горчила. Ташка свернулась калачиком на диване, рот приоткрыт, ладошка под щекой. Дрыхнет. Я начинаю думать, что природа ее сна не менее загадочна, чем давешний вид из окна. Она спит не потому, что устала, а отправлена в сон за ненадобностью, дабы не мешать происходящему. Будить Наташку мне совсем не хочется: действительно не до ее щебета сейчас. Но все равно жутковато. Я отворачиваюсь: пусть взгляд скользит по столешнице, по потолку, по Оллиным браслетам; будем считать, что я еще не готов созерцать спящих красавиц. Дух мой не столь тверд и невозмутим, как у сказочных принцев. По крайней мере, пока.

– Большинство мужчин созданы для войны; большинство женщин – для любви.

Скажите пожалуйста, какая неожиданность! Олла решилась наконец прервать молчание – и ради чего, спрашивается? Чтобы обрушить на меня приторную банальность?!

– В обыденной жизни это обычно сводится к тому, что первые явно или тайно соревнуются с каждым встречным, а вторые погрязают в скучном семейном блядстве, – холодно заключает она. – Одно из твоих правил гласит: не имей дела ни с теми, ни с другими. По крайней мере, не играй с ними в их игры. Не соперничай с мужчинами, рожденными для войны; не связывайся с женщинами, созданными для любви. Не принимай их всерьез; не давай им принимать всерьез тебя. Лукавь, ускользай, выкручивайся, ты это умеешь. Можешь ездить вместе с ними в городском транспорте, но этим, пожалуйста, и ограничься.