– Решили все‑таки… – тихо проговорил Палин, и на лице его появилась какая‑то странная и переменчивая улыбка.

Нетерпение заполняло его.

Он дернул и открыл гибкую створку окна. В комнату пахнуло запахом сырой земли и моря. Палин повернул голову, увидел в стекле свое отражение и не узнал себя. Широкоскулое, с холодноватой улыбкой, лицо его казалось чужим. Да‑да… Это не он, это другой человек. Другой, новый человек…

Он всматривался в свое отражение, как в чужого человека, строго, испытующе, словно пытался понять, сможет ли этот другой, новый человек выдержать предстоящую борьбу…

– Да‑а… – тягуче произнес он и машинально провел рукой по голове сверху вниз. Зачесанный влево чуб сдвинулся на лоб. Лицо стало моложе и менее серьезным. Серые глаза просветлели.

От природы здоровый и крепкий, с открытым русским лицом, он был выше среднего роста, широк в плечах. Из‑под воротника пиджака сзади упруго выпирали густые светло‑русые волосы и, встречаясь с потоком волос с затылка, образовывали над воротником острую извилистую горизонтальную волну.

Думая о происходящем, Палин ощущал в груди нарастающее и все более саднящее чувство горечи и тревоги.

События, по его мнению, развивались нежелательным образом. Недавно только завершена горячая обкатка технологического оборудования реакторного и турбинного блоков. Завершена с горем пополам, с многочисленными недоделками и замечаниями. И, несмотря на это, директор и главный инженер приняли решение о выходе на нейтронную мощность с последующим разогревом атомного реактора, продувкой паропроводов и началом комплексного опробования оборудования электростанции. Этому решению предшествовали эксперименты по уточнению нейтронно‑физических характеристик активной зоны (физический пуск).

Акт рабочей комиссии был подписан без его участия. Разрешение на проведение первого этапа энергопуска Палин также не поддержал. Более того, как начальник отдела радиационной безопасности он обратил внимание администрации, что основная, по его, Палина, мнению, часть атомной электростанции – блок спецхимводоочисток – не готов по монтажу и не обкатан.

Все сбросы радиоактивных вод, образующихся при эксплуатации реактора, в нынешних условиях придется либо скапливать на низовых отметках, затапливая помещения, либо сбрасывать в море.

С последним Палин категорически не согласен. Первое – недопустимо, антисанитарно и не предусмотрено проектными решениями…

Оставался один, по мнению Палина, выход – форсировать пуск блока спецводоочисток, после чего осуществлять выход на мощность…

Но его не захотели понять. Ему напомнили о «Нормах радиационной безопасности», где было недвусмысленно сказано, что в открытые водоемы допускается сброс вод с активностью до десяти в минус девятой степени кюри на литр и все. (Для питья идет вода с активностью десять в минус одиннадцатой степени кюри на литр.)

– Мы не можем ждать, – сказал тогда директор довольно грубо, – пока начальник подчиненной мне радиационной службы разрешит пуск атомной электростанции, в энергии которой позарез нуждается страна!

– И тем не менее – я протестую! – ответил Палин.

– Протестуете?!.. Тогда заткните нам глотку законом!

– Еще есть совесть.

– Совесть?! Ишь какой!.. Можно подумать, у него одного только совесть… – Глаза директора налились кровью. Морщинистый лоб побагровел, на висках вздулись жилы.

– Да, совесть… – повторил теперь Палин тихо, будто продолжая полемику и с раздражением глядя на трубу, по которой без его согласующей подписи решили сбрасывать радиоактивные воды в море.

Во всей фигуре его сквозила сосредоточенная напряженность. Он барабанил длинными суховатыми пальцами по холодной крашенной белилами асбоплите подоконника и пытался осмыслить, понять не столько, быть может, происходящее на электростанции, сколько в себе самом.