О случившейся перестановке я узнал быстрей, чем обычно…

– Зайди ко мне! – отрывисто бросив, начальник управления по связям с общественностью, сразу положил трубку.

Допечатав предложение, встал и, заправив в джинсы оттопыренную на пузе майку, вышел в коридор. В дверях столкнулся с русым крепышом в тяжелом, поверх добротной шелковой рубашки, армейском бронежилете, подсумками на поясе и АКМом в руках. Так по зданиям администрации раньше не ходили. О парнишке я слышал, как об офицере СБУ по фамилии Демьяненко. По жизни с комитетчиками у меня не складывалось и я его знал только в лицо.

– Деркулов?

– Да…

Он, кивнув и, не оборачиваясь, пошел вперед. По нему было видно: повторять – не будет и уверен, что я иду сзади. Возле кабинета Стаса открыл дверь и, пропустив меня вперед, вошел следом.

Кравец стоя курил у окна. Скользнув взглядом, кивнул и показал глазами вниз. Я подошел. В колодце двора стояло человек двадцать. Среди бурлящего водоворота камуфляжа, оружия и рослых фигур, стелой выделялся неподвижный, сцепивший руки за спиной, Скудельников. Из центральных дверей строем с ладошками на головах выводили народ в сияющих костюмах и шикарных галстуках. Увидев лица, я понял – все, шутки закончились.

Далее события пошли по совсем чумному, шокирующему примитивной обыденностью и взрывной быстротой, сценарию. Без всяких разговоров, криков, речей и прочих драматических аксессуаров, всех восьмерых Бессмертных поставили к возведенной с началом первых бомбежек стойке фундаментных блоков и тут же без проволочек в три автомата – расстреляли.

Не спрашиваясь, закурил. Не до этикета…

– Что дальше?

– Соберешь всех своих. Подумай, кого возмешь из общего отдела, из координаторов, корреспондентов… Всех – моих, твоих, чужих, кого посчитаешь нужным. Их – в список, и – в конференц-зал. Мы – перестраиваем структуру. Никого не отпускать. Если нужна помощь… – он кивнул на охранника… – к Дёме. Соберемся, скорее всего, к ночи. Работы – будет… ну, ты – понял.

В отделе "контры", как и во всех корпусах Совета, народ стоял на ушах. Секретарша, выразительно показала глазами на женский туалет. Пришлось зайти.

На опущенной крышке унитаза, упершись в кафель совершенно пустыми взглядом, сидела Катька. Я присел на корточки. Она уже отплакала. Огромные полные запредельного ужаса и слез глаза. Никогда еще Судьба так не ломала об колено этого, безусловно, сильного звереныша. Она была готова. Я это видел. Хонич, если бы за ней пришли, гордо проследовала бы во двор и легла вместе с остальными. И шла бы прямо, не сутулясь, и легла бы молча – без соплей.

Ее можно было не любить, ее можно было ненавидеть, ее можно было добить – легко! только вот призреть – обойти вниманием – Катьку в эти минуты было нельзя.

– Ну, девочка… перестань, перестань… – двуспальной периной сграбастав за крошечные плечики, я притянул ее к себе. Она прижалась и, расслабившись, снова, сотрясаясь всем своим, почти детским телом зарыдала.

– Ничего не бойся. Я отправлю тебя отсюда подальше. Все образумиться. Ты девка сильная, пробивная и все у тебя будет нормально. Главное – не ссать! Хорошо? – она быстро закивала головой… – Ну, и славно. Иди, отмывай тушь. Закройся в своем кабинете и не бзди.

На третьи сутки непрерывной работы я выполз во двор администрации.