|
И тут откуда‑то появилась эта треклятая «эмка» – откуда, из какого двора она вынырнула, черт ее знает, но она словно из‑под земли выросла между нашим капотом и железным задним бортом «студера»! Пасюк сердито бормотал что‑то в усы, скрипел зубами и матерился Жеглов, дергая поводок сирены, которая заклинила в самый нужный момент, а Копырин врубил весь свет, нажал и не отпускал свою бибикалку, и она гудела над ночным городом жалобно, неостановимо и зло. В свете фар нам был виден на заднем сиденье в кабине «эмки» полковник, который, повернувшись к нам, махал кулаком и что‑то кричал своему шоферу, который нарочно притормаживал машину и старался закупорить проезд, чтобы остановить нас…
– Ах, идиотство! Ах, дураки! – хрипел в исступлении Жеглов, а «студер» уже вылетел на улицу Разина и поворачивал налево, к Зарядью. Высунувшись в окно до половины, Жеглов дико заорал: – Прочь! С дороги! Прочь! Милиция!.. Но в «эмке» его не слышали и всерьез намерились задержать «автохулиганов». В руке у полковника блеснул пистолет. Жеглов тихо сказал Копырину: – Давай, отец, сделай его… – Ох, Глеб Егорыч, – неуверенно бормотнул Копырин. – Ответим за это, ох ответим… – Ответим, Копырин, мы все время за что‑нибудь отвечаем. Давай!.. Копырин вздохнул, дал газ, чуток руля подвернул, выскочил одним колесом на тротуар, сделал еще рывок, поравнялся с «эмкой», дернул налево и столкнул ее с дороги. С воплем разорвалось железо на борту – полосой обшивку вырвало, – «эмку» развернуло в обратную сторону, а Копырин уже срезал угол поперек улицы Разина к Щепотинкину переулку, где промелькнул кузов «студера». Не успели мы его прихватить на зигзагах Зарядья – быстроходный грузовик проскочил на Москворецкий мост. А Копырин давил акселератор на всю железку, удерживая крайний левый ряд, чтобы не дать «студеру» поворот на Болотную площадь. У вылета Москворецкого моста наглухо горели красные огни светофора, и я увидел, как из орудовского «стакана» вылез милиционер и побежал наперерез «студеру», свистя и размахивая полосатой палочкой. Он добежал до середины проезжей части, и грузовик снова вильнул на встречную полосу, на один миг он заслонил от меня милиционера, и в первую секунду я не смог понять, что это, большое, темное, как мешок, вылетело из‑под носа «студебеккера», и только когда фары автобуса полоснули на мостовой безжизненное тело с запрокинутой головой, сразу же исчезнувшее в ночи, Копырин глухо сказал: – Убили, бандиты… «Студер» с грохотом, как в трубе, прокатил по булыжнику и погнал к Балчугу, на Яузскую набережную. – Глеб Егорыч, тут он от нас уйдет! Тут у мотора его ресурс… Но Жеглов уже лег животом на рамку окна, высунулся наружу, и его длинноствольный парабеллум качался в такт прыжкам машины. – Стреляй, Глеб Егорыч, уйдут проклятые!.. – плачущим голосом говорил Копырин. Жеглов не отвечал, он чего‑то дожидался, и выстрел грохнул совершенно неожиданно. «Студер» впереди дернулся, вильнул, но продолжал набирать скорость. И опять медленно покачивался черный пистолетный ствол, и капля огня вдруг сорвалась с него, и снова – раз‑раз – плюнул он огнем. Глухо ревел мотор, с воем бились по мостовой старые баллоны, где‑то далеко зазвенел трамвай и пронеслась трель милицейского свистка. И, наповал убивая все эти звуки, ночь треснула подряд несколькими новыми выстрелами: Жеглов стрелял серией, и, глядя на борт «студебеккера», плавно поворачивающего направо, в сторону чугунного парапета набережной, я не мог понять, куда же это бандит направляется, пока с чудовищным гулом «студебеккер» не врезался в ограждение и прошил его, как ножом прошел, и какое‑то время еще крутились в воздухе задние колеса, даже дым из выхлопной трубы был виден в свете наших фар, и с мощным плеском, глубоким вздохом усталости и наступившего наконец облегчения, «студер» нырнул в воду… …Копырин осветил фарами реку, поставив автобус носом на тротуар в том месте, где грузовик сшиб ограду. |
