Жеглов выпрямился, помял поясницу и ответил:

– Ты к нам в ОББ по ошибке попал! Не ту работу себе выбрал… – И снова стал с остервенением швырять землю.

Вдруг кто‑то положил мне на плечи легонько руки; я даже не подумал сразу, что это Варя, пока не услышал за спиной ее тоненький девчачий голос:

– Володя, ты не рвись так – устанешь…

Обернулся я, взглянул на нее и только тут рассмотрел, что глаза у Вари разные – один ярко‑серый, а другой зеленоватый, – и от этого лицо ее было доверчивым и беззащитным, а на носу еле заметные веснушки; и смешливые припухлые губы, и бисеринки пота на переносице. И в этот момент, оттого что она мне сказала первый раз «ты», я неожиданно для самого себя решил жениться на ней. Я подумал, что на всей громадной земле не найти мне лучше Вари. Может быть, есть девушки и красивее, и умнее, но только навряд ли, да и не нужны они мне были, мне нужна была эта. И Жеглову уступать ее я был не намерен.

А Варе, которая и думать‑то не думала, что я уже выбрал ее в жены, и наверняка до упаду стала бы хохотать, скажи я ей об этом, – ей я ответил:

– Да я и не рвусь. Мне не трудно…

– А командовать другими не хочется? – улыбнулась она, и я снова подумал о том, как нравятся женщинам мужчины‑командиры, начальники, говоруны и распоряжалы; и еще я подумал о том, как трудно объяснять женщинам, что если ты в девятнадцать лет становишься командиром ста двадцати трех человек, которые вместе называются ротой, и от твоей команды зависит, скольким из них вернуться из боя, то спустя некоторое время не больно охота чувствовать себя командиром и много приятнее отвечать только за себя. Из всех командиров, которых мне довелось увидеть на фронте, настоящими были только те, кто ощущал свою власть как бремя ответственности, а не как право распоряжаться…

– Не хочется! – сказал я совершенно честно. Ей‑богу, совсем не хотел я тогда никем командовать.

– Забавный ты человечек, – сказала Варя.

Я пожал плечами:

– Вот окончите свой институт, пойдете в школу – накомандуетесь.

– Я хочу в детский дом идти после института – там интересней. И школа, и семья сразу…

Жеглов крикнул нам:

– Разговорчики в строю! Команды «вольно» не было! Шашки к бою, лопаты в грунт!

– Ты лучше насчет обеда иди узнай, – сказал я ему.

Перерыв на обед сделали около часу дня. Задымили костры. Располагались группами, доставали из сумок провизию и немудрящую посуду. Жеглов ходил считать мешки Мамыкина и вернулся довольный. В котелках булькала картошка, особенно красивые, ровные клубни засунули в жар. Разложили на газетах харчи. Жеглов достал бутылку водки, лихо – о каблук – вышиб пробку, сказал:

– Сейчас мы ее отведаем, злодейку, которая и в тени сорок градусов…

Тогда Коля Тараскин вытащил откуда‑то еще одну бутылку с чуть желтоватой жидкостью, протянул Жеглову:

– Ну‑ка, махнем и этого зелья – оно, как говорится, прошло огонь, воду и медные трубы!

Пасюк радостно потер огромные свои ладони‑лопаты:

– Ох, братцы, люблю я домашнюю горилку…

Жеглов протягивал Варе алюминиевую кружку, в которой плескалась горькая прозрачная жидкость, а она смешно качала головой и говорила:

– Не‑а! Не‑е…

– Ты немножко выпей – только на пользу. И монахи приемлют! – говорил Жеглов, а она смотрела на него прищурясь, улыбалась:

– Вы, товарищ капитан, сейчас похожи на настоящего пиратского капитана…

Жеглов вздернул бровь и подбоченился.

– …когда он угощает туземцев «огненной водой», – закончила Варя серьезно, и мне показалось, что Жеглов рассердился, а Варя подошла ко мне, присела рядом, взяла из моих рук кружку и пригубила слегка:

– За твое здоровье!.