– А по секрету, Ланочка, кроме Серебрякова – никого?

– Зачем? Не люблю я мужиков.

– А кого? Девочек?

– Отстань. Я люблю море, солнце и холодное пиво.

– Лана, а вам никогда не бывает мучительно больно за бесцельно прожитые годы?

– Издеваешься, да? Думаешь, дура, одноклеточное? Связываться с тобой неохота. А охота спать. Иди домой, Алексей Алексеевич Леонидов.

– Пиво, значит, любите, Светлана Анатольевна. А как же фигура?

– Ничего с ней не сделается! У меня порода такая, худосочная. Аппетит хороший, а не толстею. Насчет всего такого прочего не надо беспокоиться. Главное, что существо я не опасное и приношу обществу не вред, а определенную пользу.

– Интересно, какую?

– Помогаю ускорить оборот денежной массы. Знаете, сколько стоит норковая шубка или бриллиантовое колечко? Я изымаю награбленное, пускаю в оборот и помогаю несчастным учителям получать задержанную заработную плату.

– Да вы в экономике разбираетесь!

– Я вообще могу пойти работать! – расхрабрилась брюнетка.

– А налоги платить не пробовали? Или в депутаты баллотироваться? С такой-то активной жизненной позицией! Был опыт в других загнивающих странах.

– Послушайте… Вы… Завтра приходите. У меня цвет лица испортится, если сейчас же не лягу спать.

– Последний вопрос: трупы в лифте обнаружил сосед. Елена Завьялова думала, что родители зашли в кафе после спектакля либо по улицам гуляют. Моцион перед сном. С утра они повздорили, и Елена только возрадовалась продолжительному отсутствию предков. А вы? Серебряков должен был прийти ровно в десять, он человек пунктуальный. Вы не забеспокоились?

– Простите, чего не..?

– Извините. Я все понял. – Леонидов поднялся с табурета. Спина затекла. Надо ехать домой. Домой? Может, попросить у нее раскладушку? Покосившись на зевающую брюнетку, Леонидов решил, что лучше потратиться на такси. Дешевле выйдет.

Светлана Анатольевна, откровенно зевая, закрыла за ним железную дверь, ту, что отделяла секцию с квартирами от площадки, где находились лифты. У лифта Леонидов задержался. Судя по густому, скрежещущему звуку, поднимался грузовой. Ехать в нем капитану Леонидову не хотелось. Он был человеком чрезвычайно отважным. Особенно на публике. Но наедине с собой глубокой ночью мог позволить себе предаться суевериям. Ехать в лифте, где несколько часов назад произошло убийство, – дурная примета. Особенно для человека опасной профессии.

«Это не трусость, а осторожность, – сказал Леонидов себе, спускаясь с седьмого этажа по лестнице. – Я хочу долго жить, чтобы принести обществу как можно больше пользы. Взаимосвязано. И главное: никто ведь не узнает! Вот что главное!»

Он планировал: а) выспаться, б) навестить жену Серебрякова. И все это сделать завтра, тридцатого августа. Потом он сообразил, что от ночного бдения и разговора со Светланой Анатольевной в голове все перепуталось. Завтра, то есть тридцатое августа, давно уже наступило. Метро еще закрыто. Автобусы не ходят. И вообще, при такой вредной работе надо брать взятки. Деньгами. Молоко не спасет.

Того же дня и числа, около полудня капитан Леонидов сидел в другой кухне, словно бы материализовавшейся из рекламного проспекта фешенебельного магазина, и пил крепкий кофе. С трудом удерживаясь от зевоты и чувствуя, что тошнота усиливается.

«Боже ты мой, Создатель Всемогущий! Почему же так хочется спать? Полдень на дворе. Дождь прошел, солнце светит. А что ты, душа моя, делал ночью? То-то! Нечего было расходовать силы на шикарную брюнетку. Любовь бывает разная… А-ах!» Он не удержался-таки и зевнул.