Однако, на мой взгляд, основная ошибка философии мистера Уэллса несколько глубже, и кроется она в его весьма увлекательных рассуждениях в вводной части его новой Утопии. В каком–то смысле его философия сводится к отрицанию возможности философии как таковой. По крайней мере, он утверждает, что нет никаких надежных и заслуживающих доверия идей, основываясь на которых мы можем достичь полного интеллектуального удовлетворения. Впрочем, будет ясней и интересней, если процитировать самого Уэллса.

Он говорит: «Ничто не выдерживает испытания временем, нет ничего точного и определенного (за исключением ума педанта)… Вот такое бытие! Да и бытия нет, есть лишь всеобщее становление индивидуальностей, и Платон отвернулся от истины, обратив свой взор на музей конкретных идей». И затем мистер Уэллс продолжает: «В том, что мы знаем, нет ничего незыблемого. Мы меняем слабые прожекторы на более мощные, но каждый более мощный луч, проникая сквозь прежде непроницаемые области, высвечивает за ними новые темные места».

Что ж, когда Уэллс выражает подобные мысли, я, при всем моем уважении к нему, должен заметить, что он не видит очевидного различия. Неправда, что в нашем знании нет ничего незыблемого. Если бы это было так, мы бы этого не знали и не могли бы называть это знанием. Наше умственное развитие может сильно отличаться от умственного развития людей, живших несколько тысячелетий назад; но оно не может быть совершенно отличным от их развития, иначе бы мы не видели какого–либо отличия. Мистер Уэллс наверняка должен понимать наипервейший и самый простой из парадоксов на пути к источникам истины.

Он наверняка должен знать, что различие между двумя предметами предполагает их сходство. Заяц и черепаха отличаются друг от друга скоростью передвижения, но их объединяет способность к передвижению. Самый быстрый заяц не может скакать быстрее равнобедренного треугольника или представления о розовом цвете. Когда мы говорим, что заяц передвигается быстрее черепахи, мы имеем в виду, что черепаха тоже движется. А когда мы говорим о предмете, что он движется, мы без слов подразумеваем, что существуют предметы, которые не двигаются. И даже говоря, что вещи изменяются, мы тем самым говорим, что есть нечто неизменное.

Но, пожалуй, лучший пример заблуждения мистера Уэллса можно найти в примере, который он сам же и приводит. Действительно, мы видим тусклый свет, который кажется нам светом по сравнению с еще более тусклым светом, но который по сравнению с более ярким светом мы воспринимаем как мрак. Однако природа света остается неизменной, иначе мы не назвали бы его более ярким и не восприняли бы таковым. Если бы понятие света не было запечатлено в нашем сознании, то мы с таким же успехом могли бы называть более густую тень более ярким светом и наоборот. Если бы понятие света, пусть даже на мгновение, стало неопределенным, если бы оно хоть на йоту стало сомнительным, если бы, например, в наше представление о свете закралось понятие синевы, то в этот момент мы бы усомнились, светлее или темнее сделался свет.

Выражаясь короче, прогресс может быть изменчивым, как облако, но направление движение должно быть прямолинейным, как французская дорога. Север и юг — понятия относительные, в том смысле, что я нахожусь к северу от Борнмаута и к югу от Шпицбергена. Но если бы у меня возникло сомнение о расположение Северного полюса, то я бы усомнился и в том, нахожусь ли я к югу от Шпицбергена. Возможно, абсолютная идея света практические недостижима. Возможно, мы не в состоянии обнаружить свет в чистом виде.