Николай Гейнце. Ермак Тимофеевич
Часть первая «На конце России»
I В деревенском замке
— Ну что, Антиповна, как Аксюта? — Да всё так же, батюшка Максим Яковлевич, всё так же… — И с чего бы это? — Ума не приложу, батюшка Максим Яковлевич, что за напасть такая стряслась над девушкой… Кажись, с месяц всего, как кровь с молоком была, красавица писаная, она и теперь краля кралей, но только всё же и краски поубавились, и с тела немножко спала, а о веселье прежнем и помину нет, сидит, в одно место смотрит, по целым часам не шелохнётся, ни улыбки, не токмо смеху весёлого девичьего, в светлице и не слыхать, оторопь даже берёт… — Недужится, может? — Пытала я её, здорова, говорит… Да и, по видимости, не недужится, ни тебе огневицы, ни лихоманки не видать, батюшка… Мекала я, может, от сглазу… С уголька три зари вспрыскивала, крещёной водой три утра, ничегошеньки не действует… А видимо, напущено. — Напущено? — Напущено, батюшка Максим Яковлевич, напущено… Поверь мне, старухе. Истинное слово напущено… — Отчитать надо, не мне тебя учить, чай, сама знаешь эти колдовства и наговоры. — Знаю, батюшка, знаю, как не знать, столько лет на свете живши, читала, отчитывала… — Но что же? — Не в пользу, батюшка, не в пользу… Видно, колдовство-то припущено сильное… Бес в ней… Прости господи… Последние слова были произнесены шёпотом. — Окстись! Бес… Неладное болтаешь… Ребёнок ведь… — Ну какой же, батюшка, Максим Яковлевич, она ребёнок, девятнадцатый год пошёл… Знамо, девушка соблюдена, душа невинная, то он-то враг людской, таких-то и любит… — Полно болтать, Антиповна, несуразное… Поди, присмотрись к Аксюте, может, болезнь внутри ещё выкажется… — Пойду, батюшка, Максим Яковлевич, присмотрюсь. Ноне её на ночь маслицем освящённым помажу… Может, Бог даст, и полегчает её душеньке. Только ты, батюшка, занапрасну меня, старуху, обижаешь, что болтаю я несуразное… Силён он, враг людской, силён… Горами ворочает, а не только что девушкой… — Да ты раскинь умом, старая, с чего бесу входить-то в неё? — С чего? Злым человеком, лиходеем напущен… За всяко просто бывает, батюшка… — Где у нас лиходеец-то… Татары, вогуличи, остяки. Так Аксюта их и в глаза не видала… Наша же челядь вся нам проданная… — Ох, батюшка, разве можно влезть в человека-то? Вот взять хотя бы нового-то черномазого, гостя желанного… — Ты говоришь о Ермаке? — Хотя бы и о нём. — Да Аксюта его, кажись, всего на счёт раза три видела… — Много ли ребёнку-то надо? — Вот и толкуй тут с тобой… То ребёнок, а то не ребёнок… — Вестимо, ребёнок душенькой… — Иди… иди… Разговор этот происходил в июле 1581 года между Максимом Яковлевичем Строгановым, высоким, красивым, мужчиною лет тридцати, с чисто русским открытым лицом — несколько выдающиеся только скулы его указывали на примесь татарской крови — и старухой лет под пятьдесят, Лукерьей Антиповной, нянькой его сестры Ксении Яковлевны, в одной из горниц обширных хором братьев Строгановых. Привольно раскинулись и высоко поднялись эти хоромы и могли, по справедливости, быть названными деревенским замком. Трёхэтажные, хотя окна начинались только со второго этажа, они стояли посреди огромного двора, обнесённого острогом из заострённых толстых брёвен: кругом хором по двору стояли отдельные избы, где жила многочисленная прислуга, составляющая при случае и оборонительную силу. |
