— Давно.

И добавил:

— Уже и не вспомню.

Любой из начальников, сидевших в этом кабинете — и полковник Еременко, и подполковник Шахов, и полковник Кормухин, — короче, все, в этот момент стали бы орать, брызгать слюной и ругаться, в том числе матерными словами: «Ты что здесь придурка, Ваньку-сироту разыгрываешь, твою мать?! Ты в городе, как нормальные люди, никогда и не гуляешь, мать-перемать туда и обратно! Ты норовишь под землю забиться, как раньше, с этими долбаками! Только теперь ты не диггер-одиночка, а офицер подземной безопасности, командир специального взвода, твою мать! Особо секретного, между прочим! Кстати, и за секретность, и за особые условия тебе надбавки идут и льготная выслуга! А подземелья — это твоя зона ответственности, место службы, а не прогулок! Поэтому спуски можно проводить только в соответствии с Инструкцией к приказу 0071! А лезть каждый раз, как в жопе зачешется, ты права не имеешь! По Садовому кольцу пиз…й, пожалуйста, куда хочешь, или по Малой Дмитровке — это действительно твое личное дело! Ты понял, мать-перемать?!»

Но Евсеев не стал ни орать, ни материться. Он себя уважал и втайне немного собой гордился. Ему нравилось, что именно «под него» объединили линии обеспечения безопасности на ракетных полигонах, подземных объектах Москвы и работы с иностранцами, создав укрупненный отдел на правах самостоятельного Управления с приданным спецвзводом «Туннель». Нравилось, что его знает сам Директор, который лично отписывает документы ему — одному из сотен майоров, минуя своих замов-генералов, полковников — начальников управлений, и их заместителей — подполковников. Нравилось, что всего этого он добился сам, своим трудом и способностями. Ему нравилось, что он — руководитель новой формации, который не хамит подчиненным, не орет на них и не унижает человеческое достоинство. Одним словом, ведет себя так, как должен вести образцовый начальник — офицер государственной безопасности. Еще давным-давно, сотрясаясь от истерических криков в кабинете полковника Кормухина, он дал себе зарок никогда не кричать на своих подчиненных — если, конечно, таковые у него когда-нибудь появятся. И слово свое держит.

Диапазон тона — от доброжелательного до сурового, но без истерик. И без фамильярности, ясное дело. Внимание, корректность, чуточку иронии, безупречные логические конструкции — вот такой примерно портрет идеального начальника внедрял в жизнь майор Евсеев.

Но на деле это было нелегко.

Черт. Это было, как бы сказать, не матерясь? Очень нелегко.

Вот и сейчас создавалось впечатление, что Синцов, по каким-то загадочным подсознательным причинам, нарочно провоцирует его перечеркнуть облик руководителя новой формации и перейти на апробированный поколениями советских и постсоветских начальников язык матерных разносов, который поколения подчиненных почему-то наиболее хорошо понимают. Ведь он откровенно строит из себя дурака. А может, он и есть дурак? Но нет, по этому пути правильный руководитель не пойдет.

Евсеев вздохнул, задержал дыхание, выдохнул.

— Погоди. Ты — командир спецвзвода «Т». Пример для бойцов, так? Авторитет и образец поведения. Я верно излагаю?

Леший напрягся, выпрямился, но промолчал.

— Так какого черта ты, командир, первый нарушаешь приказ?! — не выдержав, повысил голос Евсеев. — Мы вместе обсуждали каждый пункт будущей инструкции, ты помнишь? По одному «в минус» не ходить — ни-ког-да! Оставлять наверху резерв, подготовленных и информированных людей, готовых прийти на помощь! Аккуратно протоколировать каждый выход! По часам и минутам! Это — основы существования «Тоннеля», азбука! И все это коту под хвост!.. И ты мне об этом так спокойно объявляешь, будто так и надо! Вот он я, такой-растякой! Нет, ну как так можно?!

Евсеев уже не сидел за столом, он описывал хищные круги около стула с Лешим.