— Когда увидитесь с дедушкой, скажите ему — я прошу прощения. От всей души. Это не я приняла решение, все должно было быть по-другому. Со временем все прояснится.

— Оки-доки, — отозвался я. — Все?

— Вот еще что, — продолжала она, — вы должны знать. Я глубоко сожалею о причиненных вам неудобствах. Я приношу извинения от лица всех членов «Общества Феникса».

Прежде чем я осмыслил последние слова, что-то укололо меня в левую руку.

Глаза открылись сами собой.

В одной руке она держала шприц, в другой — револьвер. Трясясь всем телом, она отступала к двери.

— Зачем вам пушка? — вслух удивился я, и звук собственного голоса показался мне чужим.

Я попытался встать, но от затылка вниз по всему телу разливалась горячая волна. Сэцуко убрала шприц в сумочку и обеими руками сжала пушку. Я откинулся на футон. Мягчайшее ложе в мире.

— Погодите минуточку, — мой голос доносился из бездонной впадины.

Я снова попытался встать, однако ноги не работали. Нет, чувствовали они себя прекрасно, лучше не бывает, но для стояния годились не более, чем дельфиньи плавники. И зачем вообще вставать? У Сэцуко в руках — пушка. И Сэцуко получила свою завершенность.

Самураи считают, что нужно каждый день готовиться к смерти. Больше им делать нечего — кропать хай-ку да практиковать будзюцу время от времени. Я — человек занятой. Не всегда успеваю кофе с утра выпить.

На пороге Сэцуко убрала револьвер в сумку и достала мобильный телефон. Окинула меня взглядом на прощание и захлопнула дверь. Я еще услышал, как она делает звонок.

Телефон.

Я полез в карман, онемевшими пальцами пытаясь опередить подступающее беспамятство. Нащупал телефон срочной связи, которым снабдил меня Суда, и нажал на большую зеленую единицу. Где-то вдалеке, будто на храмовой колокольне, послышался звон. Мне привиделся храм на горе, полускрытый облаками. Внизу по мирной долине среди округлых зеленых холмов пробирается узкая речка. Монах снова и снова раскачивает колокол. С берега реки взлетает белая цапля. Я чувствовал, что проигрываю борьбу, и заставил себя в последний раз открыть глаза.

Глянь-ка — это я наверху, в зеркале.

21

Я уставился на сломанную люстру из дерева и проволоки, которая свисала с подмоченного потолка, и прикинул, что сказал бы по этому поводу парень из «Струны Ниппона». Эти искореженные останки прежде были акустической гитарой, которую, по его статистике, рокеры никогда не бьют. Седьмая категория — дизайн интерьера. Я лежал на затейливой антикварной кушетке, обитой золотым бархатом. В свое время этот предмет меблировки был бы выставлен за изрядную цену в каком-нибудь престижном бутике Аоямы. Но прошли его денечки: от множества сигаретных ожогов обивка сделалась пятнистой, как шкура издыхающего леопарда.

— Я уж думал, с этим дерьмом покончено, — рассеянно вздыхал Суда, расхаживая по комнате. Расхаживать было особо негде. Груды виниловых пластинок боролись за место под люстрой с упаковками от фаст-фуда, забитыми пепельницами, раздавленными пивными банками, кассетами, дисками, проводами электрогитары, книгами и журналами. Гигантский черный усилитель — в нем бы хоронить профессионального борца Великана Бабу, — торчал в углу, занимая пространство размером в пять татами.

— Суда, я потрясен, — заметил я. — Я-то думал, ты из этих анально-ретентивных педантов.

Суда обернулся, явно удивившись, что ко мне вернулся голос. Белая майка-безрукавка обнажала бы мускулы — если б он успел их накачать. Рыжие и светлые пряди обвисли, упали ему на плечи, на руках новенькие перчатки без пальцев, для подъема тяжестей — трудно воспринимать всерьез человека в таких перчатках.