А что корысти от той зарплаты, если ее по-хорошему на один каблук и хватит.

Впрочем, ладно… нечего об этом думать. Только нервы дергать. Скорее бы кончить эту проклятую школу – и в город. В нормальный, большой город, где есть рестораны, а не кафе «Кафе» с вечно пьяным директором, автомобили, а не механизатор Василий на тракторе и доярка Верка на седьмом месяце от местного мента Елизарова, где, наконец, есть настоящие парни, настоящие, а не гопота типа Юрки Кислого или пьянь вроде почтальона Савкина… не застенчивые мямли, как этот Алешка Каледин.

Хотя Каледин-то еще ничего: симпатичный, вежливый и на дискотеку не тащит. А дискотека – это известное дело. Вон Ленка из параллели уже доходилась на эту самую дискотеку: мать в город возила, аборт делать. Соплячке четырнадцатилетней.

И где этот Алешка?

– Анька!

Аня повернулась и увидела Юрку Кислова по прозвищу Кислый, рослого шестнадцатилетнего парня в липовом «адиковском» костюме, в дерматиновых кроссовках и с выражением собственной значительности на круглом прыщавом лице.

Юрка пригладил рукой волосы, хотя приглаживать было особенно нечего – пацан был пострижен под расческу, – и вразвалочку приблизился к Ане. В его руке красовалась еще не открытая бутылка пива «Бавария».

По текстильщицким меркам пить «Баварию» было очень круто.

– Каледина ждешь? – нехорошо осклабился Юрка и зубами открыл пиво. Научился у отца, директора того самого кафе «Кафе».

– А тебе-то чего? – недовольно ответила Аня и отвернулась.

Юрка некоторое время нагло порассматривал ее в упор желтоватыми совиными глазками, а потом сказал:

– Пиво будешь?

– Отстань.

– Ну-ну, – скептически отозвался Кислый и уселся рядом. Аня машинально отодвинулась.

Юрка важно отпил два глотка, а потом придвинулся к девушке и доверительным тоном сообщил:

– Так это ты зря. Зря, в смысле, его ждешь. Он, типа, эта-а-а… не придет. Пацаны сказали. Он тама для храбрости тяпнул бормотухи, которую пацаны у Митрофаныча брали… ну и склеился. Он же полный лох.

– Наоборот, очень даже худой, – попыталась отшутиться Аня, но шутка вышла какая-то… сморщенная, что ли.

Однако Кислый, которому Аня отроду не сказала доброго слова, воспринял эту неудачную шутку как начало заигрывания. И, подумав, что его новые кроссовки, модная прическа, дорогое пиво, стибренное у отца, и масса прочего обаяния, не поименованного в вышеуказанном перечне, сделали свое дело, обнял Аню за плечи одной рукой. Она попыталась было вырваться, но он держал крепко.

– Да харош тебе, Опалева, – тоном милосердного внушения начал он, – че ты крысишься? Да любая телка из школы со мной ходить не западло бы посчитала. Или ты принца ждешь… типа на белом «мерине»? Ты че, Опалева, на крышу больна стала? Да я тебе говорю, любая телка из нашей школы…

– Я не телка, – ответила Аня и оттолкнула Юрку. На этот раз более удачно: Кислый едва не свалился с обрыва и упустил туда недопитую бутылку пива.

Юрка подпрыгнул, как обжегшийся на молоке дикий кот, и зашипел:

– Ах ты сука! Да ты че ж, бля, творишь, падла? Щас ты мне ртом будешь эту бутылку отрабатывать, шалава!

Аня никогда еще не слышала столько оскорблений в свой адрес. Ни от кого. Самым большим оскорблением в ее адрес было – «проститутка». Это когда она пришла домой со школьного вечера за полночь и мать, ждавшая ее в дверях, выругала ее этим поганым словом.