*

Писатель разрабатывает свой дух. После таких тренировок не остается никакого времени для занятий спортом. Тут требуются страдания, неудачи, усталость, траур, бессонница, то есть упражнения, противоположные укреплению тела.

*

Заблуждение насчет успеха дьявола у интеллектуалов. Господь и простодушные! Но без дьявола Бог никогда не собрал бы широкой публики.

Какой-нибудь поэт мог бы упрекнуть Его в подобной уступке.

*

Что касается исследований диалектов дикарей, мне нравится воображать перевод Пруста на некое наречие, в котором одним словом можно было бы выразить ревность, заключающуюся в том, что… или ту, что заключается в… Целые страницы сводились бы к одной строчке, и «Све» означало бы, например, «По направлению к Свану»

*

Я проверил, что когда тебе не присылают вырезки из газет и ты надеешься исключительно на случай, чтобы наткнуться на важную статью, ты часто совершаешь бестактность. Однако, поскольку в нужных статьях нет и намека на тактичность, пусть их авторы не рассчитывают на то, что художник, о котором они говорят и которого они обсуждают, как уже мертвого, их прочтет. Из-за нашей невежливости мы пропускаем только незначительные статьи, а не серьезные исследования.

*

Необъяснимая важность поэзии. Отношение к поэзии как к алгебре.

Прежде всего, она взывает лишь к самым грубым душам, тем, которые должны презирать ее как роскошь, и это хуже всего.

Если мне могли бы доказать, что я приговорю себя к смерти, если не сожгу «Ангела Эртебиза», я, возможно, его сжег бы.

Если бы мне доказали, что я приговорю себя к смерти, если не добавлю или не выкину хотя бы одного слога из стихотворения, я больше не смог бы до него дотронуться, я бы его отверг, я бы умер.

*

Когда я вижу всех тех художников, которые профессионально ненавидят общество, потому что их там еще не приняли, и после сорока впадают в снобизм, я радуюсь, что мне повезло быть принятым обществом в шестнадцать, а в двадцать пять оно мне окончательно опротивело.

*

В защиту опиума. Опиуму совершенно не свойственна светскость. За исключением некоторых активных личностей отменного здоровья, опиум уничтожает любое проявление светскости.

Я точно помню (тогда я еще не курил), в какой именно вечер я решил больше никуда не выходить, и получил подтверждение тому, что светские художники теряют квалификацию.

Дело было в посольстве Англии. Жена посла давала прием в честь принца Уэльского.

Несчастный принц в мундире, сапогах, краснея, не поднимая глаз, переминался, точно дрессированный медведь, с ноги на ногу, теребил кожаные ремешки. Он одиноко стоял под люстрой в центре просторной залы с блестящим паркетом. Многочисленные гости подходили к особой воображаемой линии и те, кого представляли, пересекали лакированное пространство. Дамы приседали в реверансе и возвращались на прежнее место, мужчины подходили редко.

Вдруг посол лорд Д. приблизился ко мне, взял за шиворот, потащил меня полумертвого к принцу и, бросив меня ему будто собаке кость, произнес: «Вот этот вас развлечет».

Признаюсь, я реагирую медленно. Обычно я слишком поздно нахожу, что ответить, и потом жалею. На этот раз ответная реакция была мгновенной. Принц разглядывал меня, окончательно смутившись. Я задал ему вопрос. Видимо, ему впервые задавали вопрос. Он удивленно ответил с кротостью агнца.

На следующий день Реджинальд Бриджмен, личный секретарь лорда Д., готовящийся стать лидером лейбористов, передал мне, что все посольство недоумевало, зачем я задал принцу вопрос. «Ответь им, — сказал я, — что после бестактности посла мне не оставалось ничего иного, как задать принцу вопрос, чтобы он понял, что разговаривает с равным».