Я спрашиваю:

– Как вы меня нашли? Кто вам сказал, что я в Риме? Депрессия – она всегда любила сострить – отвечает:

– Неужели ты не рада нас видеть?

– Уходи, – говорю я ей.

Одиночество – в этой парочке оно играет роль участливого полицейского – отвечает:

– Простите за неудобство, мэм. Но, боюсь, мне придется сопровождать вас на всем протяжении путешествия. Это моя работа.

– Лучше не надо, – прошу я, но Одиночество лишь с сожалением поводит плечами и подступает ближе.

Меня обыскивают. Вытряхивают из карманов радость, которой они были набиты. Депрессия конфискует мою самооценку – она делает это каждый раз. Одиночество принимается за допрос, и это самое страшное – ведь он может продолжаться часами. Одиночество орудует вежливо, но безжалостно, и в конце концов неизменно подлавливает меня. Оно спрашивает есть ли у меня хоть одна причина чувствовать себя счастливой? Почему сегодня вечером я опять одна? Почему терплю неудачи в любви, почему угробила свой брак, наши отношения с Дэвидом и со всеми остальными, с кем когда-либо встречалась (мы уже тысячу раз проходили все эти вопросы). Где я была в ночь своего тридцатилетия и почему именно с того дня все пошло наперекосяк? Почему не могу взять себя в руки и жить в красивом доме, воспитывая красивых детишек, как любая уважающая себя женщина моего возраста? Почему я вдруг решила, что заслужила эти римские каникулы, хотя ровным счетом ничего не добилась в жизни? С какой это стати я думаю, что, сбежав в Италию, точно девчонка-несмышленыш, вдруг стану счастливой? Что ждет меня в старости, если я и дальше буду продолжать в том же духе?

По дороге домой я пытаюсь от них оторваться, но они следуют за мной по пятам, как пара наемных головорезов. Депрессия крепко держит за плечо, а Одиночество продолжает изнурительный допрос. Решаю не ужинать – не хочу, чтобы они на меня глазели. Впускать их на лестницу и уж тем более домой совсем не хочется, но у Депрессии при себе полицейская дубинка – раз решила войти, ее уже не остановить.

– Вы не должны были приезжать сюда, это несправедливо, – говорю я ей. – Я и так уже наказана. Отсидела срок в Нью-Йорке.

Но Депрессия всего лишь мрачно улыбается, садится в мое любимое кресло, кладет ноги на стол и закуривает сигару, наполняя всю комнату вонючим дымом. Глядя на нее, Одиночество вздыхает и ложится в мою постель, натягивая одеяло с головой – не раздеваясь, в ботинках. И я понимаю, что сегодня мне снова придется спать в его компании.

17

Несколько дней назад я прекратила принимать таблетки. Антидепрессанты в Италии – сама мысль казалась нелепой. Откуда здесь взяться депрессии?

Я вообще никогда не хотела их принимать. Долго противилась этому по личным причинам, которых набрался целый список (мы, американцы, и так принимаем слишком много лекарств; долговременное воздействие антидепрессантов на человеческий мозг неизвестно; даже дети в Штатах сидят на таблетках – это преступление; мы лечим симптомы, а не причины заболевания национального масштаба). И все же в последние несколько лет моей жизни никто не сомневался, что у меня серьезные проблемы и они никуда сами по себе не денутся. Когда развалился мой брак и началась катавасия с Дэвидом, меня настигли все симптомы глубокой депрессии – бессонница, потеря аппетита и либидо, беспричинные слезы, хроническая боль в спине и желудке, отчуждение и отчаяние, неспособность сосредоточиться на работе. Даже победа республиканцев на президентских выборах оставила меня равнодушной, и всему этому не было ни конца ни края.