— Воля твоя, я доложу.

Скопин, которому Знаменский позвонил на дом, задумчиво покряхтел.

— Черт с ними, не будем связываться. Только составьте опись всего, что в деле, и пусть распишется…

Дело Рябинкина имело предысторию грязную и мутную.

С полгода назад двое дельцов — прозванных в своей среде Дринк и Финк — погорели с налаженным производством ремешков для наручных часов. Нелегальная шарага, естественно.

Это вообще была пора, когда вне государственных предприятий обильно произрастало изготовление разных недорогих и ходовых товаров. Самый знаменитый ловчила выпускал всего-навсего резинку для трусов — используя мастерские трудовой терапии при психолечебницах. Взяли у него рекордную сумму — семь миллионов с хвостиком.

Каких сбережений достигли Дринк и Финк, неизвестно. Но, попавшись, решили откупиться. И смогли. Причем мгновенно, их даже из КПЗ отделения милиции не успели переправить в тюрьму. А постановление на арест, санкционированное райпрокурором, выдрали из дела и заменили постановлением о прекращении следствия за недоказанностью и малозначительностью.

Освободить их потребовал ни много ни мало — первый секретарь райкома Галушко. Кричал, что прокурор и начальник милиции позорят район, попирают восстанавливаемую партией соцзаконность. Грозил поснимать погоны, растоптать и выгнать. Ну и поджали хвосты. Но количества экземпляров постановления они не знали, и молоденький милицейский следователь одно из них припрятал.

За акцию по «восстановлению соцзаконности» Галушко взял с жен Дринка и Финка 60 тысяч.

Между тем в Москве происходило очередное сокращение числа районов, и Железнодорожный с Куйбышевским объединили. Группировки их еще не сработались, куйбышевцы оказались второсортными и боролись с железнодорожниками. Это-то и подтолкнуло события дальше.

Галушко и начальник милиции были из железнодорожников, а начальник райобэхаэс — из противного лагеря. По своим каналам он добыл сведения, что Дринк и Финк отпущены за мзду. Если б историю удалось раскрутить, железнодорожники получили бы нокаут.

Мельком он доложил начальнику милиции (железнодорожнику): дескать, поступил такой странный сигнал — и бегом с пятого этажа. Встревоженный начальник глянул ненароком в окно, видит — обэхаэсник садится в машину.

— Куда поехал? — выскочил в приемную.

— В город, в ОБХСС, — ответила секретарша.

— Мать-перемать! — начальник ухватил китель и шинель и скатился кубарем по той же лестнице старинного здания без лифта напротив метро «Краснопресненская».

Комиссар милиции — который смахивал на сурового матроса — выслушал сообщение о Дринке и Финке с большим вниманием. (Был он ярый враг коррупции, что через некоторое время ему отлилось: начал интересоваться порядком распределения квартир Моссоветом — и тотчас отстранили от должности).

Конечно, персона типа Галушко почиталась в начале 60-х неприкосновенной, но комиссар решительно поднял телефонную трубку:

— У меня начальник ОБХСС Куйбышевского района. Острый сигнал.

— Знаю, — ответил шеф Петровки. — Мне как раз докладывают. Заходите.

Чудом спасся начальник раймилиции, не зря одевался уже в мчавшейся машине. Успел с обэхаэсником ноздря в ноздрю.

Вечером к Галушко, выходившему с работы, приблизились три фигуры.

— Вас немедленно просит прокурор города!

Струхнул секретарь: 60 тысяч топорщились в его карманах. Как сотрудники органов сумели ему внушить сомнение в надежности служебного сейфа, осталось тайной. Но действовали они дальновидно, санкции на обыск в кабинете им бы не получить ни в жизнь.