Неделю тому назад Аннушка встретила Вадю в Милане, подхватила чехол с досками и на карикатурном "жуке"-кабриолете привезла Вадю в Бормио.

Для житья Ваде приготовили трейлер, и Вадя был в восторге. В трейлере было тепло, тихо и сухо. Вадя там жил один, больше охотников жить в трейлере на верхней очереди не нашлось. Отныне у Вади имелись: одиночество (что им ценилось превыше всего прочего), масляный электрообогреватель, умывальник, телевизор и душ с туалетом.

Руби, Аннушка, два оператора и техники жили в Бормио.

Из того сумбурного телефонного разговора Руби понял, что Вадя в депрессии и болен. Переводя, Машка почему-то напирала на депрессию. На Вадину депрессию Руби и откликнулся со всей душевной теплотой.

"Это у них принято, – сказал тогда Берг. – Твердо и радостно сообщать людям смертельные диагнозы и с бесконечной нежностью нянькаться с неврастениками".

И еще Руби понял, что Ваде нужно помочь с жильем и работой в горах. Худой, видимо, всегда нравился Руби. Как нравились ему все катающиеся, прыгающие и летающие. К тому же Вадя был из лучших – Руби видел его в Марибеле. Он приготовил к приезду Вади трейлер, а потом объяснил Ваде через Аннушку и сам, что Вадя будет прыгать, когда скажут. Вадю эта китайская постановка задачи совершенно не задела, он был очень благодарен Руби.

Вадя рано просыпался, пил растворимый кофе, разминался и спускался к первой очереди. Утром, когда бывало пасмурно, мешал "плоский" свет, но это даже было полезно для Вади. Ноги начинали чувствовать гору. Он поднимался два-три раза в полупустом вагончике. К десяти поднималась вся группа. Поднимался Руби с телефоном у уха, его люди расставляли флаги и растяжки, начинали откапывать хафпайп.

Вадю за неделю стали узнавать подъемщики, спасатели, такие же, как он, ранние катальщики.

Он завтракал (завтракали почему-то наверху, в трейлере) с группой и несколько раз прыгал без оператора. Потом он прыгал для Руби. Потом что-нибудь ломалось. У "Бетакама" садилась батарея. Приносили истеричный факс из головного офиса. Из факса следовало, что на Ваде и Руби должны быть не синие и желтые рукавицы, а зеленые и красные. Или Руби, человек в общем-то не склочный, замечал, что у Вади повязка "Скотт", и устраивал "шкандаль". Руби всплескивал руками, кричал и пытался втолковать Ваде про штрафы. Правда, быстро остывал, хлопал Вадю по плечу, показывал на хаф-пайп и миролюбиво говорил: "Вперед… Еще разок…" Вадя прыгал, оператор сдержанно аплодировал, удерживая камеру на плече. Потом опять задувало, Чима Бьянка и Валлечету заволакивало серой хмарью, Руди уходил пить кофе. Вадя перемигивался с Аннушкой, шел к канатке, поднимался на ледник и долго, длинными дугами пролетал до нижней очереди, где вокруг кафе, обшитых коричневым тесом и крытых красной металлической черепицей, толпились лыжники и досочники и почти не дуло. Руби мог бы снимать и у нижней очереди, но ему нужна была панорама Валлечеты.

Все это было немножко не то, что нужно. Было все это таким физкультурным, совершенно необременительным катанием. Так катаются в Гудаури – от стакана до стакана. Но Вадя точно знал, что впереди и другое катание. А пока он с наслаждением уставал на зализанных, разратраченных склонах. Он катался до съемок, во время съемок и часа два после. По вечерам Вадя выпивал по стаканчику виски с Руби и Аннушкой, они смотрели снятое за день. Потом еще смотрели старые записи, как Руби спускался в Валь-д'Изере вместе с Фулбрайтом. Или в Чимбулаке с Попорте. Или в Марибеле с Вадей. Вадя прощался с Руби и Аннушкой, поднимался на ратраке (ратрачники его привечали, Вадя уже стал местной достопримечательностью – ратрачники, подъемщики и спасатели много чего видели, Вадю оценили) в свой трейлер, принимал душ и покуривал. К тому времени у него уже болела голова. Он наловчился изобретать микстуры, вытряхивал анальгетики из ампул в стакан, добавлял воды и выпивал.