|
Он думал о том, что через неделю возьмет в руки сигнал, и улыбался. Он думал о том, что это проклятое, неуверенное время позади… Это самоедское, невыносимо долгое, зряшное время, когда написано уже слишком много, когда написанное уже нельзя задвинуть, похерить, выбросить из жизни, – слишком много места уже занимает в этой жизни написанное. Если его вышвырнуть, то образуется невосполнимая пустота… И эту пустоту уже не занять ничем – ни врачебной профессией, уже безразличной автору, ни разными приключениями тела, ни тихими семейными радостями.
Автор был высоким, за метр восемьдесят, молодым человеком. Широкоплечим, длинноногим и длинноруким, мосластым. В юности он был мастером спорта по плаванию, и с тех пор сохранилась в его движениях этакая… не разболтанность, но вольность, которая заметна у пловцов и афроамериканцев. У автора были негустые короткие рыжеватые волосы, высокий покатый лоб с залысинами, голубые, чуть навыкате глаза, породистый нос, полные, четко очерченные губы и еле заметно скошенный подбородок с желобком. Автор выглядел привлекательно, располагающе. Одет он был просто и сдержанно-элегантно – серые брюки, спортивный пиджак из дерюжки, под пиджаком был джемпер тонкой исландской шерсти. У него была выигрышная фигура, на которой все мало-мальски стоящие вещи смотрелись хорошо. И еще от автора исходило ощущение солидности. Молоденькие секретарши от него млели, а мастерюги в автосервисах всегда обращались на "вы". Он перешел проезжую часть, вышел на бульвар, присел на скамейку и закурил, положив ногу на ногу. "Неужели все кончилось? – радостно думал он. – Кончилось это поганое время, когда ты точно не знаешь, кто ты… То ли невостребованный писатель, то ли обычный графоман… Неужели начинается нормальная литераторская жизнь?" Он поднял глаза и увидел на противоположной стороне витрину небольшого книжного магазина. С бульварной скамейки он мог разглядеть цветастые пятна книжных обложек, выставленные на стенде, за стеклом витрины. И он сказал про себя этим ярким обложкам: "Ну, ждите… Скоро вам придется потесниться – и на этой витрине, и на всех остальных. Еще покажем хер в окошко…" И засмеялся. У него было великолепное настроение. А потом он вспомнил про макет, зажал в губах сигарету и достал из кармана пиджака сложенный пополам лист. Он развернул его и с удовольствием стал разглядывать. …Желто-серый фон, размашистый, но и точный рисунок углем, штрихи дождя, неуютная окраинная улица, одинокий силуэт человека в плаще… Вверху макета простым черным шрифтом было напечатано:
ГЕННАДИЙ СЕРГЕЕВ
Пешеход под дождем
– Итак, вы считаете, что способному журналисту пребывание в профессиональном сообществе не на пользу? – Я боюсь, что вы неверно меня поняли… Профессиональное сообщество, а точнее – профессиональная среда, необходимы любому специалисту. Я имел в виду другое. Чрезмерное погружение в профессиональную среду умаляет в человеке самостоятельность. Пребывание в профессиональном сообществе иной раз навязывает некоторые правила, не имеющие отношения собственно к профессии. Журналист, излишне завязанный на цеховые правила, перестает быть независимым в суждениях. А пишет-то он, между прочим, не для товарищей по цеху – пишет он для людей, ожидающих только размышлений, информации и выводов. К тому же профессиональная кухня не всегда хорошо пахнет… – Борьба амбиций, интриги, сплетни, подковерная возня и тому подобное? – И это тоже, к сожалению. Увы. Но главная проблема в другом. Журналист, эссеист, литературный критик, спортивный комментатор, в конце концов, – они, застряв в сообществе, начинают ориентироваться не на объективную потребность своего читателя в информации, верном умозаключении или остроумной реплике, а на некие "ну и херню ты, старик, сочинил!" или "да ты гений, старик!", высказанные после трех рюмок коньяка в буфете Домжура. |
