Как читать святочный рассказ

Я никогда не любила Рождество. У нас в семье случались счастливые Дни благодарения и терпимые Пасхи, но празднование Рождества оборачивалось непременным провалом. Полагаю, виной тому стал развод моих родителей. Мне не было и шести, когда мы с мамой и сестрой оставили отца и наш дом в Лос-Анджелесе. Мужчина, с которым встречалась мама, переехал в Нэшвилл, – и мы вслед за ним. Примерно год спустя они поженились. Бывшая жена и четверо детей моего отчима тоже остались в Лос-Анджелесе. Рождество мои сводные братья и сестры проводили в самолете: утром вместе с матерью открывали подарки в Калифорнии, вечером вместе с отцом снова открывали подарки в Теннесси. Теперь, когда думаю об этом, осознаю, как невозможно малы они были, чтобы совершать подобные путешествия в одиночку: сводный брат и сводная сестра немного старше меня, сводная сестра и сводный брат немного младше. Друг для друга мы были чужаками, но связывало нас немало: они предавали свою мать, бросая ее одну в Рождество, точно так же как мы с сестрой предавали отца, оставаясь в Теннесси.

Вскоре после прибытия, потерянные и измученные, мои сводные братья и сестры разбредались по дому, переругиваясь и хныча. В такие моменты отчим, взбудораженный присутствием своих детей, брал слово и рассказывал о собственном несчастливом детстве. Ему ужасно не повезло родиться в Рождество, поэтому ни одно Рождество не проходило без печальных воспоминаний обо всех тех годах, когда он оставался без именинного торта и подарков, потому что его родителям не было до него никакого дела. Мой отчим был сентиментален и этими историями легко доводил себя до слез. В какой-то момент моя мать, придавленная обрушившейся на нее ношей, тоже начинала плакать, пытаясь приструнить шестерых маленьких несчастных детей, которые теперь были на ее попечении.

И все бы еще ничего, если бы не ежегодный рождественский телефонный звонок моего отца. По большей части он стоически переносил сложившиеся обстоятельства – две его маленькие дочки теперь живут в Теннесси, – но ничего не мог с собой поделать, когда дело касалось праздников. Его печаль, вызванная тем, что мы были так далеко, передавалась через телефонную трубку, стояла у нас над душой, как живое существо, пока наши с сестрой остатки стоицизма рушились, подобно карточному домику.

Впрочем, не все, что касалось праздника, было так уж плохо. Школьная часть Рождества, за которую отвечали монахини, – конкурс еловых венков, календарь с сюрпризами, рождественское представление, – была наполнена радостью и самыми счастливыми ожиданиями. Когда мы шли в часовню и пели «Ликуй! Ликуй!», я сама чувствовала ликование. Два года подряд мне доставалась роль архангела Гавриила: мама сделала мне великолепную пару крыльев из картона и оберточной золотой фольги. Но 20 декабря наступали каникулы. Не оставалось ничего другого, кроме как идти домой и пережидать.

Какие бы страдания ни приносило Рождество членам нашей стихийно образовавшейся семьи, лучшее, что приходило нам в голову, – это поменять детали. В один год мы сами сделали украшения, нанизали бесконечные гирлянды из попкорна и клюквы, испекли сахарное печенье в форме звездочек, чтобы повесить на елку.