|
Пэтти чувствовала, что она уже снабдила его информацией на пятьдесят центов, и терялась в догадках, как привести переговоры к изящному завершению. Она понимала, что в своем дерзком фарсе они зашли слишком далеко, чтобы разоблачить себя и просить отвезти домой. Единственное, что теперь оставалось, это сохранить инкогнито, успешно скрыться и как можно скорее вернуться обратно, – во всяком случае, у них был один доллар на поездку!
Она посмотрела снизу вверх, мысленно обдумывая заключительную часть речи. – Я вижу счастье, – начала она, – если… Она взглянула мимо него на открытое окно, и сердце ее замерло. На расстоянии двадцати футов из экипажа безмятежно выходили миссис Трент и мисс Сара Трент, прибывшие пожаловаться на новые электрические лампочки. Пэтти судорожно вцепилась в плечо Конни. – Салли и Вдовушка! – прошипела она ей на ухо. – Следуй за мной! Пэтти одним махом смешала карты в кучу и поднялась. Через дверь уйти не удастся: из наружного кабинета уже доносился Вдовушкин голос. – Прощевай! – сказала Пэтти, подскакивая к окну. – Цыгане зовут. Мы должны идти. Она перелезла через подоконник и, пролетев восемь футов, упала на землю. Конни – следом за ней. Обе были способными ученицами мисс Джеллингс. Мистер Лоренс К. Гилрой, стоя с открытым ртом, воззрился на то место, где они только что сидели. В следующую секунду он вежливо раскланивался с хозяйками «Святой Урсулы» и с большим трудом пытался сосредоточить свой потрясенный разум на коротком замыкании в Западном Крыле. Пэтти и Конни покинули трамвай – а также нескольких заинтригованных пассажиров – на углу, не доезжая до школы. Обойдя вдоль стены и поравнявшись с конюшней, они скромно подошли к дому через задний ход. К счастью, они не встретили на своем пути никого опаснее поварихи (которая дала им немного имбирных пряников) и, в конце концов, добрались до своей комнаты в Райской Аллее, ничуть не пострадав от приключения и имея в запасе девяносто центов чистой прибыли.
Когда наступили длинные, светлые вечера, обитатели «Святой Урсулы» больше не заполняли промежутки между ужином и вечерними занятиями комнатными танцами, а резвились на лужайке. В этот субботний вечер их не призывали на вечерние уроки, и все покинули школьные пределы. Учебный год почти остался позади, приближались долгие каникулы. Девочки, подобно шестидесяти четырем юным овечкам, были полны воодушевления. Тут и там одновременно играли в жмурки, «пятый угол» и салки. Поющая группа на ступеньках гимнастического зала заглушала менее многочисленных исполнительниц на крытой подъездной аллее; полдюжины девочек семенили по кругу, ведя обручи, а редкие группы гуляющих, встречаясь на узких дорожках, приветствовали друг друга веселыми криками. Пэтти, Конни и Присцилла, умытые, одетые и усмиренные, бродили, держась за руки, в летних сумерках и несколько рассудительно беседовали о том долгожданном будущем, которое теперь надвигалось столь беспощадно. – А знаете, – заговорила Пэтти, испуганно задохнувшись, – уже через неделю мы станем взрослыми! Они замерли и молча обернулись к веселой толпе, резвившейся на лужайке, к обширному «инкубатору», в течение четырех буйных, шумных, беззаботных лет бывшему для них таким добрым убежищем. Взрослость казалась бесполезным состоянием. Им страстно захотелось протянуть руки и сжать в объятиях детство, которое они так безрассудно растратили. – Ах, это ужасно! – с внезапной свирепостью вымолвила Конни. – Я хочу остаться молодой! Пребывая в столь замкнутом настроении, они отказались играть в «зайца и собак» и, избегая певиц на ступеньках гимнастического зала, которые, кстати, пели «За цыганской звездой», медленно пошли по аллее из вьющихся растений к узкой тропке, усыпанной опавшим яблоневым цветом. |
