С арабским. Мирно. Какие‑то сорта чаев. Я не понял, потому что они говорили на каком‑то своем израильско‑арабском английском. «Может, и правда, – подумал я, – гора эта святая?» Француз и американец сидели дружно, рядышком, на бревне. Американец был очень большой, очень. Бочкотелый и общительный – всех спрашивал, бывали ли они в Америке и как им Америка – о'кей или не о'кей? Итальянцы руками ему показали, какой это большой о'кей Америка. Японцы хихикали и фотографировались группой на фоне этого американца. В тридцатых годах такие фотографии были: группа летчиков на фоне дирижабля.
Даже француз, и тот сказал, что ему Америка о'кей. Американец спросил, а как француз в Америку прибыл?. Француз ответил: «На самолете».
– А почему не на машине? – переспросил дирижабль.
– Вообще‑то, океан, – ухмыльнулся француз.
– Но вы же прорыли какой‑то туннель, разве не правда? – переспросил американец.
– Но это туннель в Англию, – смутился француз.
Американец задумался. Видимо, пытался вспомнить, что означает слово «Ла‑Манш». Но тут его удручила белорусская семья, которая подсела на соседний с бревном ящик. Меня не узнала, я был в кепочке. Эта семья была – он, она и мальчик лет двенадцати, который вообще не мог понять, зачем его в ночи сюда затащили. И грехов вроде нет – две мухи убил за свою жизнь. Поэтому глаза у него были сонные и удивленно‑выпученные и напоминали два перекачанных анаболиками арбуза.
– А вы откуда? – спросил американец, явно жалея ребенка.
– Белараша, – на чистом университетском английском ответила она.
Американец очень напрягся от загадочного слова.
– What is where? – спросил он. Как про некую вещь просто спросил он.
Обиделся он, глава семьи. И сказал ей:
– Скажи ему, что ученые недавно вычислили, что это самый центр Европы!
Она перевела.
У бедного американца трудная ночь выдалась. На этот раз он молчал долго. Потом хихикнул и сказал:
– Это шутка, я понял. Думаете, я не знаю, что центра не может быть, что земля круглая!
Даже при всей моей нелюбви к американцам, этот американец здесь, после восхождения казался мне симпатичным. Ну что он виноват, что он вот так вырос, такой вот сильно выросший лилипут. Что у них такое образование. Зато он пытается в чем‑то разобраться. Шел на эту гору, к чему‑то стремился. Все‑таки Америка не безнадежна, пока у нее есть такие наивные и чудные дирижабли. Араб‑лавочник тоже небезнадежен. Может, и арабы небезнадежны.
Вон, араб‑лавочник переключился с еврея на группу немцев. Шутил с ними. Они дружно смеялись. Правда, из последних сил, не гогоча, как обычно. Не как немцы, а как эстонцы. Вообще, я заметил, что немцев и финнов могут рассмешить даже самые незамысловатые шутки турков и арабов. Например, на пляже в Турции я сам видел, как разносчик мороженого турок однажды бросил немцу в плавки кусочек льда. Все немцы давились от хохота. Все! Один извивался аскаридом на сковородке, а остальные ухахатывались. Незамысловатое чувство юмора, не наше. Попробовали бы нашему бросить кусочек льда.
Наверное, действительно гора была волшебной! Здесь все были симпатичны и интересны друг другу. Восхождение, как прожитая человеком жизнь, приближала всех к заповедям. Однако было очень холодно. Минус три‑четыре градуса. Дул ветер. А что, собственно, ему еще было делать ночью в горах. Только дуть. Вот он и дул. Он по‑своему радовался общению с многотысячной толпой. Несмотря на взятые с собой теплые вещи, я купил у араба два полосатых матрасика размером с прикроватные коврики, чтобы закутаться в них верхней, и нижней половиной туловища. После чего стал искать себе место, как ищут в театре, когда билеты проданы, а места на них не пронумерованы. |