Попробуй еще какой-нибудь трюк, и я учиню здесь такой тарарам, что придется вызывать пожарных. Если ты раскроешь карты, то я готов тебя слушать, но предупреждаю, что меня не разжалобят твои сладкие речи. Понял?
— Я понял, Лемми, — ответил Сигелла и повернулся к Маласу, который встал на ноги с совершенно ошеломленным видом, потирая свой затылок. Потом он добавил:
— Но тем не менее, не кажется ли тебе, что ты начал немного слишком сильно?
— Нет, вы только подумайте, — начал я. — Мы же не в Толидо, и не в Чикаго, и даже не в Нью-Йорке. Мы в Лондоне, и если ты воображаешь, что можешь устроить здесь, в этом городе, корриду, значит ты гораздо глупее, чем я думал.
Сигелла снова повернулся к Маласу.
— У него есть пистолет?
Малас отрицательно покачал головой.
— Это хорошо, — сказал Сигелла, улыбнувшись краешками губ. — Теперь я тебе кое-что скажу, Лемми. Ты будешь работать на меня, понимаешь? Нужно будет действовать честно, и первое, что ты должен зарубить себе на носу, это то, что если я говорю, что Йонни должен обыскать тебя, ты будешь обыскан! И чтобы ты всегда об этом помнил, мои друзья устроят тебе здесь небольшое упражнение и не позднее, чем сейчас, а когда ты очнешься, мы поговорим.
Сигелла сделал знак Скуттерби и Шульцу, и они приблизились ко мне, но я резко выкинул вперед руку, схватил Йонни Маласа за шею и сделал ему японский ключ.
Я держал его перед собой, как щит, на тот случай, если Сигелле захочется стрелять. Тогда Малас получит первую пулю, и он это, кажется, понял, потому что сразу стал усиленно вырываться.
— Послушай, Сигелла, — сказал я, — доставь мне удовольствие, отзови своих чертей, пока я не сделал с этой калошей бог знает что. И если у кого-нибудь появится желание меня измордовать, даю слово, что сломаю ему шею, и это так же верно, как то, что ты просто помешанный.
Сигелла позеленел, но отдал себе отчет в том, что так действовать пока не стоит. Он опустил руки, и его сообщники сели на свои места. Я решил сделать то, что политики называют «жестом»: толкнул изо всех сил Йонни к стене, где он съежился и съехал на пол.
Вот теперь-то ситуация стала действительно напряженной. Могло произойти все, что угодно. Герман Шульц сунул уже руку в карман за револьвером, а Вилли и Джинто Кармаччи встали, готовые наброситься на меня, но тут заговорила эта девица. Учтите, в ней есть что-то притягательное. И стоит она, конечно, немало. У нее есть класс. Она высокого роста, грациозная, с бархатным голосом с легкой хрипотцой. Я знаю немало парней, которые отдали бы ради нее все, что имеют.
— Послушайте, мальчики, — сказала она. — Вы где находитесь, как полагаете? В кабаке на Западе? Я чувствую, что кое-кому из присутствующих здесь необходимо провести хороший срок в психушке. Я доставляю себе беспокойство, отправляюсь за Лемми, чтобы привезти его сюда, чтобы вы могли с ним договориться, а вы не находите ничего лучшего, чем все испортить, как будто вы все решили окончить сезон сегодня в местном морге.
— Послушай, Ферди, — обратилась она к Сигелле. — Убери свою артиллерию и будь благоразумным. Ты должен знать, что Лемми не такой тип, который позволит успокоить себя тем, что под нос ему суют петарду. Йонни получил только то, что заслужил… Теперь довольно глупостей, возьмем по стакану и будем разговаривать, как нормальные люди.
Это меня совершенно устраивало, но я не подал вида и направился к той стене, держась за которую Малас пытался встать.
Я подхватил его за воротник пиджака, встряхнул и поставил на ноги.
— Поверь, Йонни, я даже немного сожалею, — сказал я ему, — что вынужден был сделать тебе нокаут, старина.
Он заставил себя улыбнуться, и вид у него был такой же нежный, как у клубка гадюк, доведенных до бешенства. |