— Вы поймите, господа, — размахивал руками земец, — поймите, эта война стала народной, такой же, как в двенадцатом году, гром пушек разбудил великую силу, заложенную в глубинах души российского мужика. Он идёт умирать с улыбкой, он счастлив пролить кровь за дело цивилизаций. Мы — второй Рим, мы должны остановить новых гуннов. Совсем недавно в Государственной думе выступал профессор Милюков…

— Вы меня простите, молодой человек, — подполковник поднялся, скрипнув ремнями, — не знаю, как по званию вас величать. Но говорите вы чушь. Да-с, именно чушь. Я кадровый военный. С первого дня на фронте. Пять раз ранен, как видите, за чужие спины не прятался…

Аркадий взглянул на подполковника. На его френче скромно висел офицерский Георгий, в углу купе отсвечивал эфес золотого оружия.

— Имею золотое оружие, и пять орденов, и два внесрочных производства. Так что, простите, я войну-то лучше знаю, чем профессор Милюков. Солдату она не нужна. Пополнение приходит: одна винтовка на двоих, к орудиям снаряды не подходят, шинели и папахи гнилые, о сапогах не говорю. А пища… Да что и говорить, кто-то на войне крепко жиреет, набивает карманы! Вы бы послушали, что солдаты говорят.

— Но позвольте, господин подполковник…

— Не позволю. Никому не позволено гнать на убой людей. Но ничего, скоро, очень скоро всё решится. Кое-кто жестоко заплатит за пролитую кровь.

— Я вас не понимаю, вы кадровый военный, а говорите как социал-демократ…

— Я, любезнейший, в политике слаб. Но я патриот России, и если так говорят господа социал-демократы, то они правы, тысячу раз правы.

— Любопытно, — земец достал из нагрудного кармана щеголеватый портсигар, — любопытно…

Аркадий молчал, не вмешивался в спор, но его поражало, что кадровый подполковник говорит так же, как и Ильин, как многие его московские друзья.

В Москве, перед отъездом в школу прапорщиков, Ильин крепко пожал руку Аркадию.

— Это хорошо, что вы едете учиться. Скоро нам понадобятся люди с военным образованием. Скоро, но когда?

— Господин полковник, прапорщик Харлампиев явился для прохождения дальнейшей службы.

— Очень рад, очень рад, — полковник встал из-за стола, протянул Аркадию пухлую волосатую руку.

— Вы очень своевременно прибыли, офицеров не хватает. Будете служить в первом батальоне, в третьей роте. Грищенко!

В дверях появился молодцеватый вестовой.

— Проводить его благородие в третью роту.

— Слушаюсь, ваше высокоблагородие.

Когда-то в старой «Ниве» Аркадий любил рассматривать батальные картинки. Особенно нравилась ему литография «Взятие бастиона». Над вершинами курился пороховой дымок, в небе лопалась шрапнель, сомкнув ряды, на штурм шли англичане.

Эта война мало походила на лакированные литографии. Прежде всего поражал чудовищный смрад войны. Он включал в себя всё — кислый запах отстрелянного пороха и вонь от неубранных разложившихся трупов.

Не было ни лихих атак, ни барабанов, ни развёрнутых знамён. Был смрад, тяжёлые немецкие снаряды, жидкая грязь окопов и дождь, шедший неделями.

Пока на участке третьей роты было спокойно. Австрийцы воевали словно нехотя. Аркадий быстро сошёлся с офицерами, все они были не кадровыми. Ротный — бывший студент, командир первой полуроты — подпоручик Сомов, бежавший на фронт гимназист, офицерские погоны заработал вольноопределяющимся.

Аркадий рисовал. Он делал карандашные наброски офицеров, солдат, пленных. Ведь кончится когда-нибудь война. И тогда он расскажет о ней всю правду.

А за эти месяцы он хорошо узнал эту правду.