Изменить размер шрифта - +
В этот момент он не был самим собой, а словно уносился куда-то далеко и смотрел на еще теплые трупы будто не в упор через объектив, а с другой планеты через огромный телескоп. Главное — не сойти с ума, повторял он про себя. Ты не имеешь права терять рассудок, твердил он себе вновь и вновь, как это уже бывало на других войнах. В его памяти оживали уже подзабытые страшные образы из детства — день похорон узников концлагеря, а за ними шли воспоминания и о других войнах. Он знал по собственному опыту, что любое подобное событие навсегда откладывается в памяти, оставляет шрам на сердце; просто иногда человек не сразу в состоянии осознать: именно то, что он видит сейчас, останется с ним на всю жизнь; порой эти чудовищные воспоминания словно замораживаются и лишь со временем встают перед внутренним взором, поражая своей полнотой, детальной точностью и яркостью; время от времени он спрашивал себя, на кой черт ему все это нужно, зачем ему нужна эта война, послать бы все это подальше и вернуться в город. Любая другая работа, любое другое задание главного редактора покажутся раем по сравнению с этим лабиринтом кошмаров. Уйти, сбежать, спрятаться на долгое время там, в колонии, вдохнуть полной грудью знакомый аромат гвоздики, корицы, ванили и лимона. Но мысли мыслями, а дело делом, и он продолжал жить вместе с партизанами, перебирался с ними из одного горного лагеря в другой и во всех походах крепко сжимал в руках камеру, точно так же как все остальные — оружие. Как-то раз под вечер четверо парней принесли в лагерь на носилках команданте Рохелио; он был завернут в походное одеяло, так как его бил озноб: его ужалил скорпион, и теперь все его тело сводили страшные судороги.

— Товарищи, давайте без соплей обойдемся, ну что вы суетитесь, от этого еще никто не умирал, — пробормотал Рохелио. — Дайте мне отлежаться, и все пройдет само.

К этому человеку Рольф Карле испытывал смешанные, противоречивые чувства; никогда ему не было в присутствии команданте легко и комфортно, он прекрасно понимал, что командир повстанцев ему доверяет не до конца, и это ставило Рольфа в тупик: почему тот все же согласился на его присутствие в отряде и никогда не мешал журналисту делать свою работу? Рольфу было не по себе от его суровости и жесткости, но это не мешало восхищаться тем, как он командовал своими людьми, как учил их и воспитывал. Из города в партизанские отряды приходили безусые юнцы, и командир буквально за несколько месяцев превращал их в настоящих бойцов, не чувствительных ни к боли, ни к усталости, суровых, смелых, знающих свое дело; при этом он каким-то чудом умудрялся оставить в целости и неприкосновенности те юношеские идеалы, под воздействием которых молодые ребята, студенты меняли комфортную городскую жизнь на полное опасностей существование в горной сельве. Нечего было рассчитывать, что в почти пустой аптечке отряда найдется сыворотка против укуса скорпиона; оставалось лишь ждать и надеяться, что организм сумеет сам преодолеть воздействие яда. Команданте метался в бреду, а Рольф все это время находился рядом, то укрывая его одеялом, то вытирая пот и поднося воду, когда озноб сменялся внезапно накатывавшейся волной жара. Через два дня температура у команданте спала и он смог улыбнуться — хотя бы одними глазами; вот тогда оба они и осознали, что, несмотря ни на что, их можно считать друзьями.

Рольфу Карле было недостаточно той информации о вооруженной борьбе, которую он мог получить у герильясов; он хотел знать и то, какой эта война видится с другой стороны. Прощание с команданте Рохелио было немногословным: оба прекрасно понимали друг друга, оба знали правила этой жестокой игры, а от лишних красивых слов обоим было бы только тяжелее. Не рассказывая никому о том, что он видел и пережил в горах, Рольф Карле не без труда получил у высшего армейского руководства разрешение работать и даже снимать в оперативных штабах, готовивших и проводивших операции против партизан.

Быстрый переход