Красная нить предисловия к «Андроклу и льву» — в том, что Иисус Христос был новейшим социалистом в точности тех же убеждений, что и сам Бернард Шоу. Итак, приступим, дабы продемонстрировать, что такое представление несовместимо с католическим толкованием Библии как она есть. Мистер Шоу проявил исключительное благоразумие, работая с Библией Короля Иакова, и потому сделал всё возможное, чтобы ограничиваться исключительно «исторической критикой», ибо никому не ведомо лучше него, что, возьмись мы расчищать это болото, оно сомкнётся у нас над головою прежде, нежели мы проделаем три шага. Большинство из тех, кто глубоко копнул фундаментальнейший из вопросов Библии, пришли к выводу, что Иисус Христос — не более чем удобное наименование, своего рода вешалка, на которую цепляют изречения и деяния множества персонажей: вроде той, которой Заратустра является для Халдейских Оракулов, Давид — для еврейских песнопений, которые мы называем псалмами, и, возможно, Гомер — для Илиады и Одиссеи. Несомненно, это универсальная литературная хитрость.

Теперь же настала пора обратиться к очерку мистера Шоу.

Джордж Бернард Шоу

О перспективах христианства[9]

Предисловие к пьесе «Андрокл и лев» Не отведать ли христианства?

Вопрос кажется безнадёжным после двух тысяч лет решительно строгого следования старинному возгласу: «Не этого человека, но Варавву». До сих пор всё выглядит так, словно Варавва был ошибкой, несмотря на крепость его десницы, на его победы, его империи, его многомиллионные богатства, на его мораль, и церкви, и политические конституции. «Этот человек» до сих пор не был ошибкой; ибо никто и никогда не был достаточно разумен, чтобы попробовать его путь. Но и у него был один причудливый триумф. Варавва украл его имя и принял его крест за образец. Есть во всём этом своего рода комплимент. Есть в этом даже своего рода лояльность, вроде такого разбоя, который нарушает все законы и призывает к патриотической преданности царю, устанавливающему их.

У нас всегда было занятное чувство, что, хотя мы и распяли Христа на столбе, он всё же уцепился за верный его конец, и что, будь мы чуть получше, мы смогли бы отведать его замыслов. Недостойными людьми была предпринята пара-тройка нелепых попыток подобного рода, вроде Мюнстерского Царствия Божия[10], закончившегося распятием куда более зверским, чем то, единственное, на Голгофе, когда епископ, принявший сторону Анны[11], возвращался домой и умер от ужаса. Но ответственные люди подобных попыток никогда не предпринимали. Богатый, респектабельный, дееспособный мир был неизменно антихристианским и вараввистским со времён распятия; и особая доктрина Иисуса никогда не сказывалась на его политической или социальной практике. Я не более христианин, чем Пилат или ты, мой кроткий читатель; и до сих пор, подобно Пилату, я всерьёз предпочитаю Иисуса Анне и Каиафе; и я готов допустить, что после размышлений над мировой и человеческой природой в течение почти шести десятков лет я закрываю глаза на всемирные бедствия, взирая лишь на путь, который открыл бы Христос, возьмись он за работу современного государственного деятеля.

Умоляю, не спеши с первых же страниц сердиться на меня и захлопывать книгу. Я обещаю тебе самые скептические, научные и современные рассуждения, которые ты только можешь пожелать. Я утверждаю, что знаю о политике и экономике много больше, чем знал Иисус, и могу сделать то, чего не мог сделать он. По всем вараввистским меркам я — человек куда как лучшего характера и положения и с куда большим чувством практицизма. Я не испытываю симпатии к бездельникам и болтунам, пытающимся реформировать общество, отрывая людей от их повседневного продуктивного труда и превращая в таких же бездельников и болтунов; и, будь я Пилатом, я признал бы насущной необходимостью запретить всякие нападки на существующий общественный порядок, особенно с учётом того, что порядок может быть разрушен людьми, не владеющими искусством управления или силой создавать политические структуры для воплощения своих взглядов в жизнь, пребывая в опаснейшем из заблуждений, что конец света близок.