Вот взять, к примеру, пирожок. Может он подарить мимолётное счастье? Если ты сыт, то, наверное, нет. А если ты час назад умирал с голоду, то будешь благодарить всех богов и уплетать этот пирожок со слезами на глазах. К сожалению, у человека постепенно замыливается глаз и он привыкает к тому, что совсем недавно заставляло его визжать от восторга.

Порой жизнь таких людей хватает за ворот рубахи и встряхивает так, что голова готова оторваться в любую секунду. Она как будто кричит «Очнись, мать твою! У тебя всё отлично! Прекрати ныть! Посмотри, сколько хорошего тебя окружает!». Одних это заставляет переосмыслить свою жизнь, а других загоняет ещё в большую депрессию. Уверен, Яковлевич относится к первым и оценит мой подарок.

* * *

Восемь часов спустя.

Михайловская поликлиника № 1.

Иван Иванович, шел с тяжким грузом на душе. Сегодня ему предстояло выписать Фёдора Яковлевича, больного с неоперабельной опухолью мозга. Врачи очень старались ему помочь, но, увы, все попытки оказались тщетны. Аппетит больного падал, состояние ухудшалось, и только настроение оставалось неизменно на высоком уровне. Подойдя к палате номер пять, Иван Иваныч услышал раскатистый смех.

— Пошли мы, значит, на рыбалку. Думаем, поглубже в лес зайдём, там потише будет, и рыба ловиться будет лучше. Разложились значит, сидим с мужиками, ждём щедрый улов. Час ждём, второй. Слышу, засопел кто-то сбоку. Причём так громко. Я бы даже сказал, громогласно! Говорю «Михалыч, просыпайся, а то храпом своим всю рыбу распугаешь». А он всё равно храпит, паскуда, даже ещё раскатистей. Поворачиваю голову, и знаете, что?

— Что? — послышался едва различимый голос.

— А ничего! Михалыча и след простыл. А сбоку от меня медвежонок стоит и дышит мне прямо в морду. Я его как увидел, сразу вскочил со стула, руки вверх поднял, медведи они ж пугливые, вроде как. Ну, я так думал, во всяком случае. И как закричу «Едрёна мать! Пошел отсюда, паскуда!». А медвежонок, значит, тоже на задние лапы вскочил, и со всего размаха как ляпнул мне лапой в бочину, я думал, кишки выплюну. Но я-то тоже парень не промах. Со всего размаха как в пятак ему зарядил — и давай бежать!

— Ха-ха! Прям кулаком?

— Нет, блин, удочкой! Конечно кулаком! Ну и, короче, несусь я по лесу, слышу сзади топот. Обернулся, а то мамка медвежонка несётся. Всклокоченная, глазищи горят! Из пасти пена сочится! И за мной, значит! Думаю, у, засранец мелкий! Настучал мамке, а я-то думал что мы по-мужски разобрались. Раз на раз вышли, так сказать.

— Да гонишь ты всё, Яковлевич! Если б медведица за тобой гналась, ты б тут не лежал.

— Да я тебе клянусь! Короче, бежит она за мной, вот-вот нагонит, а слева обрыв, ну я, не долго думая, и сиганул туда. Кувыркало меня так, что зубы клацали, да позвоночник похрустывал. Вскочил, смотрю, а медведица наверху оврага остановилась и смотрит на меня, как на дурака. Ну я ей язык показал и давай дёру. Вот так и выжил.

— Ох и сказочник. Ох и выдумщик, — усмехнулся ещё один голос из палаты.

Иван Иваныч дослушал рассказ до конца и, постучав в дверь, вошел в палату.

— Не помешал? — спросил он, уставившись на порозовевшего Фёдора Яковлевича.

Выглядел он отлично, да и чувствовал себя, судя по всему, тоже намного лучше. Былая вялость ушла, стоял в полный рост и даже не шатался.

— Иван Иваныч! Заходите, дорогой! Чай, кофе? — расплывшись в улыбке, спросил Яковлевич.

— Нет, спасибо. Я, собственно, пришел, чтобы выписать вас. И, признаться, не ожидал увидеть вас… — Врач замялся, подбирая слово.