— Так он сказал тебе?

— Я не могла оставить его. И все же каждый день чувствую, что смерть подступает все ближе. Это неправильно. Она должна бросаться, словно ястреб; не выслеживать, словно ваши волки. «Так было, так будет».

— Смерть — это всего лишь врата в иную жизнь, — заверил ее Дитрих.

— Разве?

— И наш Господин, Иисус Христос, — врата к ней.

— И как же я пройду через эти ворота-которые-человек?

— Твоя рука уже лежит на засове. Путь — это любовь, а ты уже проявила ее в своих поступках.

Так же, как и ее муж. Дитриха поразило, когда он возвращался к лошади, что оба остались, поскольку считали это долгом другого. Так люди обращаются от заботы, потому что есть долг, а долг в результате превращается в заботу. Пастор вставил ногу в стремя и поднялся в седло.

— Приходи ко мне, когда вернешься в деревню, и мы еще поговорим. — С этими словами он натянул поводья и пустил серую по тропинке.

Лошадь и впрямь была знаком свыше, даже чудом. Она привела его сюда, где Господь смог мягко предостеречь словами из жвал пришельца. Чаша не могла миновать Элоизу, как и Сына Человеческого в Гефсиманском саду. Каким же высокомерием со стороны Дитриха было полагать, что она обойдет его самого!

— Господи, — принялся молиться он, — когда бы я видел Тебя больным или в нужде и не смог утешить Тебя? — Пастор нагнулся вперед и похлопал кобылу по холке, та заржала от удовольствия. — Ты чудесная лошадь, — сказал он, ибо Бог позволил ей приблизиться к крэнку без страха.

По пути назад священник прочел молитву за упокой души отца Рудольфа. Господь наградил Дитриха средством к бегству и вместе с тем предупредил о возмездии, поджидающем беглеца.

* * *

Страх во многом подобен ливневому шторму: сначала легкий дождь, затем период затишья, когда народ думает, что опасность миновала, затем вновь дождь и, наконец, буря. Селяне замкнулись в своих домах. В полях урожай гнил на корню, трава увядала нескошенной. Немногие присоединились к Дитриху и крэнкам в госпитале. Иоахим, когда оправился от своих ран, а также Грегор Мауэр, Клаус Мюллер, Герда Беттхер, Лютер Хольцхакер. Терезия Греш, хотя и не входила в кузницу, занималась своими травами, приготавливая снадобья, что облегчали боль или навевали сон.

Готфрид посвятил госпиталь св. Лоренцу, хотя Дитрих подозревал, что он имел в виду покойного кузнеца, а не диакона Сикста. Услышав от пастора рассказ о рыцарях-госпитальерах, крэнк облачился в плащ с крестом ордена, изображенным в верхнем левом углу.

Люди заболевали медленно и внезапно; в припадках кашля и от бубонов. Гервиг Одноглазый, кажется, почернел прямо на глазах охваченного ужасом Дитриха, как если бы на его душу набежала туча. Маркус Беттхер умирал, как Эверард, в агонии и конвульсиях. Погибла вся семья Фолькмара Бауэра: его жена, Сеппль, даже Ульрика с младенцем. Только сам фогт выжил, да и его жизнь висела на волоске.

Дни походили один на другой: Маргариты Антиохийской, Марии Магдалены, Аполлинария, Иакова Созидателя, Бертольда Гаштейнского… Потеряв счет святым, Дитрих проводил безымянные будничные мессы.

Во время похорон люди выходили на улицу. Маркус Беттхер. Конрад Фельдман и обе его дочери. Руди Пфорцхаймер. Герда Беттхер. Труда и Петер Мецгеры. По каждому умершему Дитрих бил в колокол. Один раз за ребенка, два — за женщину и три за мужчину. Кто услышит, спрашивал он себя и воображал, что перезвон разносится слабее по земле, лишенной жизни.

Погост был переполнен, они копали могилы в целине, а пастор освящал их, когда мог. Не все умрут, вновь и вновь говорил он себе. Париж уцелел и Авиньон. Даже в Нидерхохвальде несколько человек выжило. Хильда вроде шла на поправку, маленький Грегор и даже Фолькмар Бауэр.