Это самое славное деяние из всех! Более достойное, чем рыцарские подвиги, когда украшенные плюмажем рыцари насаживают людей на копья и бахвалятся этим.
Дитрих вспомнил песню, которую рыцари распевали после восстания «кожаных рук». «Крестьяне живут как свиньи / И не разумеют доброго обращения…»
— Да, — согласился он, — деяния рыцарей не всегда славны.
Они отплатили ненавистью на ненависть и оставили всякий намек на благородство, которым когда-то славились — если только оно не было всего лишь ложью на устах миннезингеров. Пастор бросил взгляд в сторону Замкового холма. Он спросил Иоахима однажды, где тот был тогда, когда здесь проходили «кожаные руки». Но никогда не спрашивал о том Манфреда.
— Мы не справились, — проронил Минорит. — Эти демоны должны были стать нашим испытанием, нашим триумфом! Вместо этого большинство сбежало некрещеными. Неудача обрекла на нас Божью кару.
— Чума повсюду, — отрезал Дитрих, — там, где никогда и не видывали крэнка.
— У каждого свои прегрешения, — возразил монах. — У кого-то богатство. У другого ростовщичество. У прочих — жестокосердие или обжорство. Чума поражает каждого, поскольку грех повсюду.
— И так Господь убьет всех, не дав людям шанса раскаяться? Где же здесь завещанная Христом любовь?
Глаза Иоахима поблекли и погрустнели.
— Отец вершит это, не Сын. Он Бог Ветхого Завета, чей взгляд подобен пламени, рука — молнии и громам, а дыхание — буре! — Затем, спокойнее, добавил: — Он похож на любого отца, сердящегося на своих детей.
Дитрих ничего не ответил, а юноша посидел молча, а какое-то время спустя сказал:
— Я так никогда и не поблагодарил тебя за то, что ты приютил меня.
— Монашеские раздоры могут быть жестоки.
— Ты сам был когда-то монахом. Брат Уильям называл тебя «брат Анжелюс».
— Я знавал его в Париже. Он так надо мной смеялся.
— Он один из нас, спиритуалист. А ты?
— Уилла не заботили спиритуалисты, пока трибунал не осудил его идеи. Михаил и прочие бежали из Авиньона тогда же, и он к ним присоединился.
— Иначе его сожгли бы.
— Нет, иначе его заставили бы изменить формулировки своих высказываний. Для Уилла это хуже смерти. — Дитрих слегка улыбнулся своей остроте. — Можно говорить все, что угодно, если это оформлено в виде предположения, secundum imaginationem. Но Уилл считал свои гипотезы непреложным фактом. Он встал на сторону Людвига в споре с папой, но для Людвига был всего лишь орудием.
— Неудивительно, что мы наказаны.
— Многие благие истины обращаются злыми людьми в свою пользу. А добрые люди сотворили немало зла в праведном рвении.
— «Кожаные руки».
Дитрих смешался:
— Это один из примеров. Среди них были добрые люди. — Он оборвал себя, подумав о торговке рыбой и ее сыне на фрайбургском рынке.
— Одного из предводителей «кожаных рук», — медленно произнес Иоахим, — звали Анжелюс.
Дитрих довольно долго молчал, а потом сказал:
— Тот человек мертв ныне. Но через него я постиг ужасную истину: ересь есть истина in extremis. Свет необходим для человеческого глаза, но, когда его слишком много, он ослепляет.
— Так ты примирился бы с пороком, как это делают конвентуалы?
— Иисус сказал: плевелы будут расти вместе с зернами до самого Судного дня, — ответил Дитрих, — потому в церкви можно отыскать людей как добрых, так и растленных. |