Макс улыбнулся и сделал шаг к Хильде, но та немедленно отпрянула. Вдруг сержант замер, его улыбка застыла.

— Богом клянусь!

Дитрих мельком увидел среди деревьев неприметную фигуру со свертком. Она была веретенообразной — руки и ноги чересчур длинные по сравнению с туловищем, суставы на конечностях смещены слишком низко. На фигуре был пояс из какого-то сверкающего материала, затянутый чрезмерно высоко, чтобы отмечать талию. Сероватая кожа проглядывала сквозь полосы цветной ткани — вот и все, что Дитрих успел заметить, прежде чем фигура растворилась в чаще.

Захрустел орешник, заверещали сойки. Затем все стихло.

— Вы его видели? — спросил Макс.

— Такой бледный… — сказал Дитрих. — Это, должно быть, прокаженный.

— Его лицо…

— Что с ним?

— У него не было лица.

— Ага. Так часто происходит на последних стадиях болезни, когда нос и уши отмирают.

Они стояли в нерешительности, пока Хильдегарда Мюллер не шагнула в чащу.

— Куда собралась, ты, несведущая грязнуля? — воскликнул Макс.

Хильда бросила суровый взгляд на Дитриха.

— Вы сказали, что они безземельные! — произнесла она дрожащим, как натянутая струна лютни, голосом. — Вы сказали! — Она сделала еще два шага в сторону орешника, остановилась и оглянулась.

Макс закрыл глаза и медленно выдохнул. Затем вынул квиллон из ножен и устремился за женой мельника.

— Макс, — сказал Дитрих, — ты говорил, что мы должны держаться оленьих троп.

Сержант в ярости рубанул дерево.

— Олень чувствует лучше нашего. Стой на месте, дура! Ты заблудишься. Храни нас Господь! — Он опустился на корточки и провел рукой по веткам малинника. — Сломаны. В ту сторону. — Он тронулся с места, не посмотрев, последовали ли за ним остальные.

Через каждые несколько шагов Макс наклонялся и изучал землю или кусты.

— Размашистые шаги, — пробормотал он водном месте. — Видите, где башмак ступил в грязь? Второй был там, сзади.

— Он прыгнул, — предположил Дитрих.

— На изуродованную ногу? Посмотрите на след. Вы когда-нибудь слышали о прыгающих калеках?

— Деяния апостолов, — сказал Дитрих. — Глава третья, стих восьмой.

Макс хмыкнул, встал и отряхнул колени.

— Сюда, — сказал он.

Он вел их, шаг за шагом, в глубь леса, делая время от времени зарубки на деревьях или насыпая земляные холмики, чтобы отметить свой путь. Они продирались через заросли кустарника и ежевики, переступали через поваленные деревья, натыкались на неожиданные овраги.

— Боже милостивый! — воскликнул Макс, вновь наткнувшись на отпечатки шагов. — Он перепрыгнул через овраг на другую сторону!

Деревья становились все выше и отстояли все дальше друг от друга; их ветви сходились над головой, подобно сводам собора. Дитрих понял, что имел в виду Макс, когда говорил об оленьих тропах. Здесь, за гребнем горы, от порыва ветра не упало ни одного дерева, и в любом направлении лес выглядел одинаковым. Кусты и молодая поросль уступили место их торжествующим старшим собратьям. Многолетний ковер опавшей листвы смягчал шаги. Здесь не было и намека на солнце. Свет проникал только отдельными лучами, которые, подобно копьям, пронизывали листву над головой. Когда Макс делал зарубку на дереве, приглушенное эхо отзывалось со всех сторон, так что Дитриху подумалось, что сам звук здесь заблудился. Хильда начала было что-то говорить, но безмолвие вдруг тоже зашептало ее голосом, и женщина немедленно замолчала и впредь держалась поближе к Швайцеру.