Скребун дернул назад головой — жест, в суть которого Дитрих пока не проник.

— Теперь мы это слышим, — пожаловался крэнк. — Бедный «домовой» безмолвен. Что такое «проблема»? Что такое «философия»? Как созревание фрукта или ваше «святое дыхание» может быть подобно скорости падающего тела?

Слуга вновь заговорил, и на сей раз ящик передал его слова:

— «Ящик-который-говорит» считает, что слово «философия» не из немецкого языка.

— Философия, — объяснил Дитрих, — это греческое слово. Греки — это еще один народ, подобно немцам, но более древний и ученый, хотя дни его величия давно прошли. Слово означает «любовь к мудрости».

— А что значит «мудрость»?

Внезапно Дитрих почувствовал жалость к Ахиллу Зенона, вечно бегущему за черепахой — приближающемуся к ней все ближе, но так и не способному ее догнать.

— Мудрость — это… Возможность нахождения ответов на великое множество вопросов. Наши «философы» — это те, кто ищет ответы на такие вопросы. А «проблемой» является тот вопрос, на который пока никто не знает ответа.

— Как хорошо нам известна подобная ситуация.

Увалень отшатнулся от стены, а Скребун повернулся к слуге, и Дитрих по всему этому понял, что именно слуга задавал ему последний вопрос, и что ему же принадлежит последнее высказывание. Кто именно, Увалень или Скребун, закричал: «Молчать!» — было неясно, но слуга остался невозмутим.

— Ты можешь спросить его.

При этих словах герр Увалень одним прыжком пересек комнату. Он прыгнул молниеносно, перемахнув через мебель, и, прежде чем Дитрих успел осознать, что произошло, герр принялся бить слугу своими скрежещущими руками, оставляя рубцы после каждого удара. Скребун тоже обратил свой гнев на слугу говорящей головы и угощал того пинками.

На мгновение Дитрих остолбенел, затем, не помня себя, закричал: «Остановитесь!» — и бросился разнимать дерущихся. Первого же удара, пришедшегося откуда-то сбоку в его голову, хватило, чтобы лишить его сознания, так что дальше он уже ничего не чувствовал.

* * *

Дитрих очнулся в той же комнате, лежа на полу там, где упал. Увальня со Скребуном и след простыл. Однако подле него сидел слуга, поджав свои огромные длинные ноги. Если человек в подобной ситуации мог положить подбородок на свои колени, то колени крэнка оказались выше его головы. Кожа слуги уже покрылась темно-зелеными синяками, характерными для его народа. Когда Дитрих зашевелился, слуга застрекотал что-то, и ящик на столе заговорил:

— Зачем ты принял удары на себя?

Дитрих потряс головой, чтобы избавиться от стоящего в ушах звона, но тот не прошел. Он положил руку на голову:

— Это не было моей целью. Я хотел остановить их.

— Но зачем?

— Они били тебя. Я подумал, что это не очень хорошо.

— «Подумал»…

— Когда мы произносим фразы в наших головах, которые никто не может услышать.

— А «хорошо»?..

— Я сожалею, друг кузнечик, но у меня в голове слишком сильно шумит, чтобы ответить на такой сложный вопрос.

Дитрих попытался подняться на ноги. Слуга даже не шевельнулся, чтобы помочь ему.

— Наша повозка разбита, — сказал слуга. Дитрих дотронулся до своего плеча и поморщился:

— Что?

— Наша повозка разбита, а ее господин мертв. И мы должны остаться здесь и умереть, так никогда больше и не увидев нашу родину. Распорядитель повозки, который ныне правит, сказал, что открыть это — значит показать нашу слабость и тем самым спровоцировать нападение.