Князь проснулся, но белое видение с нежным цветком и с благословляющей рукою не шло из памяти.

"Надо попросить художника написать ее именно такою: благословляющей и с лилией в руке. Вероятно, картина еще не окончена и возможно изменить ее сюжет так, так я желаю"… — решил мысленно князь и, позвонив слуге, приказал ему как можно скорее давать одеваться.

Через час рысак Увалова домчал его до серого домика, ютившегося на Выборгской стороне.

Князь позвонил у подъезда.

— Здесь живет художник Марин? — обратился он к отворившей ему дверь Нюре.

— Да… Здесь… Только дяди нету дома… Он вышел куда-то… скоро вернется, — залепетала смущенно девушка при виде важного посетителя.

— Я подожду его, — произнес князь и, сбросив шубу, прошел в комнату.

— Занимайтесь своим делом, а я посижу один, милая барышня! — сказал он все еще не оправившейся от смущения Нюре и мысленно добавил, глядя на нее: "Моя Леля была бы теперь как раз в этом возрасте!"

Минуты бежали, но князь не замечал их. Образ умершей дочери снова выплыл перед ним, лаская его своими лучистыми глазами, благословляя его нежной, маленькой рукой.

Он увидел ее так ясно, что невольно подался вперед, протянул руки и замер от неожиданности.

Вдруг чуть слышный легкий стон послышался за стеною.

Князь насторожился… прислушался… Тишина… Ни звука…

Спустя несколько минут новый стон с поразительной ясностью достиг его слуха. Увалов бросился к двери, пробежал коридор и толкнул маленькую дверцу, за которой слышался стон. Его глазам представилась странная картина. За мольбертом сидел юноша, исхудалый, с горящими отчаянием глазами. Правой рукой, вооруженной кистью, он водил по полотну картины, левую — крепко прижимал к сердцу и изредка испускал короткий, мучительный стон. Он был так поглощен своей работой, что не слышал, как вошел князь.

Увалов бросил взор на полотно и оцепенел. На него смотрели, как живые, глаза его Лели, те самые глаза, которые не удавалось до сих пор изобразить ни одному художнику и которые он, отец, один только знал. А изображенный на неоконченной еще картине ангел до того был похож на умершую дочь, что исстрадавшемуся князю показалось, точно перед ним стоит его ненаглядная Леля…

Князь с недоумением посмотрел на юношу. Ловкость и уменье, с какими художник наносил краски на полотно, не допускали сомнения в том, что не кто иной, как именно этот юноша писал картину и что именно он сумел уловить чистое, неземное выражение глаз его Лели и передать его.

Но почему картину пишет этот юноша, а не Марин, которому он, князь, ее заказал? И почему стонет этот юноша? Почему, наконец, у него такое странное, измученное лицо?

Князь терялся в догадках.

Вдруг Алеша вскочил с места, отбросил кисть… Глаза его мрачно загорелись, губы покривились горькой усмешкой.

— Кажется, хорошо! — произнес он глухо, не замечая присутствия князя. — Но это опять будет не моя, а чужая картина! Проданный труд! Проданный талант! О, Дмитрий Марин, ты хорошо продумал свою затею.

В это время рука князя легла на его плечо. Алексей быстро вскочил на ноги. Перед ним стоял незнакомый человек.

— Кто вы? Зачем вы? — спросил в смятении Алеша. — Сюда нельзя никому входить! Уйдите ради Бога! Уйдите!

— Нет, я не уйду, мой мальчик, — послышался твердый ответ князя, — не уйду ни за что! Я слышал случайно сорвавшиеся у вас слова, слова, подсказанные мукой сердца, о проданном таланте и о чьей-то злой затее. И я понял все! Вы творец этой картины. И я благословляю вас за нее, за мою Лелю, которую вам удалось воспроизвести на полотне, как живую!

— Нет… нет… — отвечал Алексей, — нет, нет, это не я… не я писал ее… Это хозяин… Марин… Его благодарите!.