И потом, в отличие от меня, ты, моя дорогая, застрахована. В конце концов, ты же Кенсингтон. Тебе и музыку заказывать.
Я схватила со стола пресс-релиз и с улыбкой бросила его в сторону Эбби.
– Очень умно, – сказала я, – пусть я и вышла замуж за Кенсингтона, но я-то не Кенсингтон!
Газета принадлежала семье Этана, она была одной из последних ежедневных газет в стране, которой владела семья. До встречи с Этаном я писала под своей девичьей фамилией – Олдридж, поэтому, с точки зрения профессии, мне не имело смысла ее менять. И потом, мне в общем-то нравился этот своего рода вызов родителям Этана, Гленде и Эдварду Кенсингтон, с трепетом относившимся к устоям и традициям своей семьи. Акции газеты принадлежали им обоим, но они управляли бизнесом издалека, предоставив Этану право заниматься повседневными делами, раз уж его сестра Лесли не имела ни малейшего желания работать. Ее график и без того был перегружен светскими мероприятиями и посещениями салонов. Дед моего мужа, Уоррен, патриарх семьи и почетный главный редактор газеты, уже меньше вмешивался в дела, поскольку ему было уже за восемьдесят, да и здоровье оставляло желать лучшего. Но его имя по-прежнему возглавляло список сотрудников газеты.
Газета, которую прадед Этана основал в начале XX века, была семейным предприятием, тем самым, в котором должны были принимать участие все Кенсингтоны, включая и наших будущих детей, если таковые появятся на свет.
– Ладно, – уступила Эбби, – но я все равно думаю, что тебе следует вести себя как члену семьи и немного отдохнуть. Почему не дать себе время снова собраться с силами?
Я всегда быстро меняла тему, когда мои собеседники заговаривали о прошлом, но к Эбби это не имело отношения.
– Спасибо, – кивнула я. – Но я в порядке. Честно.
Я подняла глаза и увидела, что Фрэнк заглядывает поверх перегородки моего отсека. Карандаш он по-прежнему держал в зубах.
– Вот, наконец, и ты. – Я услышала в его голосе нетерпение. – Нашла что-нибудь?
Я склонила голову к правому плечу, гадая, есть ли в современных карандашах свинец, который вызывает отравление. Возможно, именно этим и объясняется нервозность Фрэнка.
– Что-нибудь?
– Для твоего очерка!
– О да, – ответила я. – Я только что говорила об этом с Эбби.
– Хорошо, – одобрил Фрэнк, закладывая карандаш за ухо. – После обеда жду от тебя свежую информацию. Надеюсь, ты успеешь.
– Будет сделано, – ответила я и кивнула. Фрэнк развернулся и ушел в свой кабинет.
Я повернулась к Эбби.
– На помощь!
Она сцепила пальцы на колене.
– Итак, история о снежной буре.
– Угу.
– Помнишь о том, что я говорила об отпуске?
– Не собираюсь я этого делать.
Она кивнула.
– Ладно, тогда примемся за работу. Ты уже начала брать интервью?
Я покачала головой.
– Под каким углом думаешь осветить тему?
– У меня нет никаких мыслей на этот счет, – обреченно вздохнула я, но в этот момент вспомнила, что говорил мне Фрэнк о буране 1933 года. – Босс хочет назвать очерк «Ежевичная зима».
– Ежевичная что?
Я постаралась сосредоточиться.
– Зима. Так, кажется, синоптики называют поздние холода, которые случаются весной. Фрэнк что-то говорил о таком же буране, бушевавшем в этот же день в 1933 году. Тогда он практически парализовал город.
Эбби выпрямилась в кресле.
– Ты шутишь!
Я пожала плечами.
– У Фрэнка безумная идея: якобы возвращение бурана имеет какое-то особое значение. Он хочет, чтобы я соотнесла прошлую и нынешнюю ситуации. |