— Ты выполняешь поставленную задачу с рвением, благородный кастелян, — раздался голос из установленного в комнате вокс-передатчика. Голос зрелого, умудренного опытом человека, почти окончательно уставшего от многих знаний.

— Такая готовность взять в руки палаческий инструмент была бы греховной для любого человека, кроме того, кто облечен ответственностью, подобной твоей.

Кастелян улыбнулся.

— Для меня, господин мой магистр Ордена, это лучшая похвала, на какую я мог рассчитывать.

Воротник и края наплечников доспеха кастеляна были украшены зубцами, похожими на зубцы крепостной стены, а выпускные клапаны напоминали высокие стрельчатые окна или бойницы. Он был похож на передвижную крепость, даже поножи походили на пару башен. Лицо скрывало забрало из перекрещивающихся полос металла — опускная решетка, перекрывающая вход в олицетворяемую кастеляном твердыню.

Лицо Кайона покрывали шрамы. Казалось, что космодесантник лишился сознания, но на самом деле он лишь до предела сконцентрировался на собственноручно вырезанных на коже изображениях чаши. На покрасневшей коже головы белели и бугрились шрамы. Хотя остальная часть тела скрывалась в Перчатке Боли, кастелян знал, что на ней можно увидеть то же самое. Кайон был Испивающим Души. И запечатлел этот факт на собственной плоти.

— Я знаю, — обратился к Кайону кастелян, — что ты в сознании. Ты меня слышишь, Кайон. Так знай же, что какое бы ничтожное сопротивление ты здесь ни оказал, ты ничего не добьешься. Даже удовлетворения от того, что замедлил исполнение моих планов или лишил удовольствия сломить тебя. Для меня это ничего не значит. Могущественнейшая из крепостей падет, даже если нам придется откалывать от ее стен по одной песчинке. Результат будет тем же. У твоего ордена есть тайны. У паствы Иктина есть тайны. И я их разузнаю. Эта истина столь же незыблема, как твоя смертность.

Кайон не ответил. Кастелян подошел и встал с ним лицом к лицу.

Глаз Испивающего Души были чуть приоткрыты. Он наблюдал за Кастеляном, и даже в крошечной щели между полуприкрытыми веками кастелян видел ненависть.

— Что, — спросил по воксу магистр ордена, — если этот не заговорит?

— Есть и другие, — ответил кастелян. — Более двадцати выживших Испивающих Души входят в число «паствы». Держу пари, хоть один из двадцати сломается, и ты получишь ответы.

— Надеюсь, дело не дойдет до самого капеллана Иктина, — ответил магистр ордена, — Я хочу, чтобы перед судом он предстал в здравом уме. Правосудие превращается в фарс, если подсудимый уже лишился рассудка.

— Само собой, мой лорд, — сказал кастелян, — настолько далеко я не зайду.

— Хорошо, — произнес магистр Ордена, — в таком случае продолжай, брат-кастелян.

Вокс отключился. Магистр Ордена, как это было заведено, не обязан был видеть самую грубую часть работы кастеляна. Имперский Кулак сделал жест в сторону пульта управления, и наблюдательное окно закрыла скользнувшая сверху металлическая плита.

— Даю тебе, — сказал кастелян, обойдя вокруг Кайона, — последний шанс.

Ненависть в глазах осталась прежней.

— Сам понимаешь, я был обязан предложить. Мы оба Астартес, и оба понимаем, что предложение бессмысленно. Но есть традиции, которым необходимо следовать.

Кастелян щелкнул несколькими переключателями на настенной контрольной панели, провода от которой тянулись к разъемам на теле пленника. Перчатка Боли содрогнулась, словно испытывая возбуждение.

Перчатка Боли устроена довольно сложно. Управлять множеством переменных величин сродни дирижированию оркестром. Требуется большое мастерство, чтобы удерживать каждый параметр на должном уровне, создавая своеобразную гармонию.