– Да, пожалуй… Подумаю. Хотя, может, и все наоборот…

– Ну как знаешь. Балька – вполне большой уже мальчик, не рассыплется от твоих экспериментов. Даже романтично, в самом деле.

Цокая трехдюймовыми каблучками, Кэт сошествовала с полукруглого ресторанного крылечка. Хотя чего там сошествовать – полторы ступеньки. Но она именно сошествовала – элегантно, горделиво, словно шедевр мирового искусства и эталон изящества неся себя, прекрасную. Вот как у нее это получается? Случившиеся окрест мужчины, завидев эдакое, всем скопом кидаются – руку подать, поддержать, да хоть бы и плащ под ноги швырнуть. Ибо грешно такими ножками да с такой походкой по обыкновенному тротуару ступать. И впрямь ведь – шедевр и эталон. И никакой возраст тут ничего не изменит.

Сейчас, однако, улочка была пуста. Некому кидаться. И плащи швырять – некому.

По сторонам мраморного крылечка (может быть, даже каррарского мрамора, Аркадии Васильевне очень нравилось это словосочетание – «каррарский мрамор») расположились две кадки, из которых торчали трогательные кустики пиний. Ну да, какие же еще деревья могут охранять вход в итальянский ресторанчик! Она ласково потрепала длинные, будто лохматые иголки: что, ребята, не холодно вам в нашей Москве после итальянского солнца? Узкие плотные иглы упруго тыкались в ладонь: нет, мол, не холодно, нам даже нравится.

– Вчера тут неподалеку таку-ую шубку видела! – ни с того ни с сего сообщила вдруг Кэт. – Вот тут так, а потом сюда и сюда. – Обтянутые лайковыми перчатками узкие ладони показали «так» и «эдак». – С ума сойти, какая красота! Пойдем мерить? Ну, А-а-адичка, ну поехали, – почти жалобно, как выпрашивающий мороженое ребенок, протянула она.

– Ну, ты же знаешь мое отношение к шубам, – мягко возразила Аркадия.

– Тьфу на тебя! – Кэт энергично махнула ладошкой. – Так и будешь, как бомжиха, с одним-разъединственным несчастным манто сидеть?

Аркадия Васильевна представила себе бомжиху в собольем манто и расхохоталась:

– Буду, Катюш!

– Ну и пожалуйста! Ну и сиди! Вот наказали небеса подругой. – Вопреки сердитому голосу, глаза Кэт смеялись, сияя голубыми, как снег, искорками. – Ну и где это такси? – капризно фыркнула она.

Словно подслушав, из-за угла вырулила машина. Остановилась точно возле крылечка, гостеприимно распахнула дверцу, принимая Кэт в теплое, залитое желтым уютным светом нутро. Как по мановению. Да и почему «как»? С Кэт всегда так было: она еще и пальцами не щелкнет, а все уже прыгают.

Княжна и графиня в одном лице, никуда не денешься!

Мелкие снежинки остро взблескивали в жидком фонарном свете. Странно, подумала Аркадия Васильевна, провожая глазами габаритные огни увозящего Кэт такси, зимой из фонарей льется что-то голубовато-серебряное, а летом и осенью – янтарно-желтое. А небо – ночное небо – наоборот: летом сизое, немного в желтизну, а зимой – персиково-розовое. Забавно.

Поглядела еще немного, подумала – все так же ни о чем. Эх, вот стоять бы так и стоять, растворяться в кружеве снежных искорок.

Аркадия Васильевна вздохнула – легко, беспечально, никуда это снежное кружево не денется, а дело есть дело – и быстро зашагала к леденцово сияющему на соседнем перекрестке газетному киоску. Видел бы Вадик, как она шагает, неделю бы квохтал: разве можно, голубушка, так бегать, зимой надобно ходить медленно, аккуратненько, гололед – травматическая эпидемия, а в вашем возрасте кости хрупкие делаются, нельзя быть такой неосторожной.