Скажем, дом его светлости Хоремхеба или дом его светлости Маху. Их надо непременно видеть самому, чтобы решить вопрос о том, что их объединяет в смысле зодческого мастерства и что отличает их. В первом случае колонны, украшенные листьями лотоса, ничем не отличаются по высоте и ширине от колонн Маху, построенных в виде связки стеблей папируса. Но если вглядеться получше? Разве не отличишь руку Май от руки Туту? Май все свое внимание обращает на отделку частей здания, в то время как Туту озабочен больше пропорциями, соотношениями плоскостей и проемов…
— Это что-то весьма мудреное, — сказал Нефтеруф. — Во всяком случае, моя голова не совсем приспособлена для такого рода бесед, Однако же не кажется ли тебе странным, дорогой Ахтой, что и один и другой зодчий, которых ты назвал, всегда должны принимать в расчет как отдельные части здания, так и соотношения стен, окон, дверей и лестниц?
У Ахтоя блеснули глаза
— Как хорошо ты сказал! — обрадовался он. — Это как раз то, что исповедую я сам как ваятель и как зодчий, ибо мне, кроме глины и камня, приходится иметь дело и с чертежами домов и храмов. Было бы очень хорошо, если бы мы могли соединить в одном лице таланты Май и Туту — воистину богатырей зодчества, которых не знали в Кеми со времен Нармера.
— Объединить? — небрежно спросил Нефтеруф. — Объединить таланты?
— Почему бы и нет?
— Друг мой, — продолжал Нефтеруф, — не кажется ли тебе, что и Май и Туту, которых я не знаю, славны именно тем, что существуют порознь, каждый сам по себе? И что бы было, если бы все на свете соединялось и смешивалось в одной большой тарелке, наподобие шумерских блюд?
Ахтон, казалось, приперт к стенке рассуждениями Нефтеруфа. Но он не считал ребя побежденным.
— Почему ты полагаешь, — возражал он, — что соединить два таланта, два их начала — это плохо?
— Ужасно, а не плохо!.. А самое главное, тогда не было бы у тебя Ка-Нефер!
— Это почему же?
— Да потому, — пояснил Нефтеруф, — что красоту ее, если следовать твоему пожеланию до конца и во всем, пришлось бы разбавить с красотой какой-либо уродины. А ведь согласись, Ахтой, что нельзя ничего ни убавить, ни прибавить к лицу и любой части тела твоей славной госпожи.
Муж поглядел на свою жену с таким вожделением, словно и не лежал рядом с нею нынче же ночью.
— Я бы никому не позволил тронуть ее, даже дающему жизнь всему сущему. Тронуть — значит испортить чудеснейшее из творений.
— Возгоржусь, — кокетливо заметила Ка-Нефер, подвигая к гостю новое блюдо. — Не кажется ли тебе, Ахтой, что досточтимый Нефтеруф немножко прикидывается простачком?
— Именно прикидывается. Теперь я вижу, что предо мною — соперник, досконально разбирающийся в зодчестве.
— Только не это! — возразил Нефтеруф. — Я всего-навсего человек, умеющий повторять чужие, где-то услышанные или где-то прочитанные мысли. И если вы обяжете меня строить дом — из этого ничего не получится: я осрамлюсь!
С улицы донеслись голоса продавцов зелени и булочников. Утро вступало в свои права.
— Мне пора идти, — сказал Ахтой, подымаясь. — Мой учитель и начальник Джехутимес не любит, когда кто-либо из его мастеров опаздывает на работу.
Нефтеруф спросил его:
— Могу ли я рассчитывать на гостеприимство в этом доме?
— Ты говоришь обидные слова, Нефтеруф…
— Да, да, — вмешалась Ка-Нефер, — не следует задавать такой вопрос тем, кто является другом Шери.
— Вот это сказано и точно и красиво!
И Ахтой попрощался с гостем. |