— Все гибнет. Я не знаю, что и делать, — сказал он, пожимая мне руку.

Я сообщил ему о моем плане. Он выслушал меня и ответил:

— Ты прав, Нехо. Следует все испробовать, чтобы избавиться от разорения, и если Пинехас знает этот секрет, надо его выпытать. Но прежде чем говорить со Смарагдой, я должен посоветоваться с матерью и сестрами. Пойдем, я тебя им представлю. Надо сказать, что из любви ко мне они согласились сюда переехать.

Он повел меня в роскошно убранную залу, где находились три дамы, которые говорили об убытках, причиненных эпизоотией. Одна из них была мать Радамеса — женщина средних лет и приятной наружности; две другие — его сестры с обычными лицами.

Радамес нежно их поцеловал, затем представил меня своим родственницам.

— О, — воскликнули все три дамы в один голос, — Смарагда должна повидаться с Пинехасом ради спасения наших стад и избавления от разорения.

— Пойдем же к ней, — сказал Радамес, вставая с места.

Мы прошли на террасу, любимое убежище молодой хозяйки дома.

При нашем входе Смарагда полулежала на кушетке, ее усталое и бледное лицо выражало мрачное равнодушие.

— Я привел к тебе гостя, Смарагда, — сказал возничий фараона.

Когда мы сели, Радамес взял ее за руку и произнес нежным тоном:

— Дорогая Смарагда, от тебя зависит спасти состояние семьи Нехо и наше собственное.

И он изложил ей то, что от нее ожидалось.

Глаза Смарагды сверкнули.

— И это говоришь ты, Радамес? Ты требуешь, чтобы жена твоя отправилась с просьбой к человеку, который в нее влюблен? Неужели тебе это не противно?

— Конечно, — с кислым видом отвечал он, — мне это неприятно, но что же делать, когда все состояние висит на волоске. — Радамес встал и произнес: — Как муж твой, я приказываю отправиться к Пинехасу и просить его снасти наши стада. Все прочие пусть пропадают, мне все равно…

Но, видя мой изумленный взгляд, он поспешил прибавить заискивающим тоном:

— Стада Нехо, разумеется, тоже. Я сам передам ему рецепт, как только ты получишь его от Пинехаса.

Смарагда, ничего не отвечая, небрежно легла на кушетку и закрыла глаза.

— Послушай, — сказал я ей, — не думай только о себе, вспомни о тысячах семейств, которые постигнет разорение и нищета, а также и то, что это бедствие заставит нас отпустить евреев.

— Я об этом нисколько не беспокоюсь и не пойду молить Пинехаса. Вот мое последнее слово.

Я встал и простился крайне недовольный. Радамес нагнал меня, когда я садился в паланкин.

— Послушай, Нехо, мне пришла мысль, как победить упрямство Смарагды. Пойдем к Омиферу: она влюблена в него и не захочет его разорения. Главное же богатство его состоит в стадах. Одних верблюдов у него несколько сотен, а рогатый скот считается тысячами… Итак, если он ее попросит, наше дело будет выиграно.

Жилище Омифера скорее походило на царский дворец, нежели на дом частного человека, а между тем это было лишь временное его местопребывание, так как постоянная его резиденция находилась в Фивах. Я знал, что после неудавшегося бегства Смарагды он вернулся в Танис и еще не уезжал из него.

На вопрос, дома ли хозяин, озабоченный слуга отвечал, что господин его только что возвратился с объезда своих стад, и повел нас во двор, где Омифер, усталый и весь в пыли, слезал со взмыленной лошади.

Он побледнел, увидев Радамеса, но тем не менее встретил нас вежливо и, когда я ему сказал, что мы явились по важному делу, пригласил нас в маленькую залу. Радамес завистливым взором оглядел пышную обстановку и, ничуть не стесняясь, объяснил хозяину цель нашего посещения.

Офицер сильно покраснел и, смерив его взглядом глубокого презрения, отвечал:

— Очень сожалею, Радамес.