Затем Энох со всевозможными ораторскими предосторожностями уведомил меня о предстоящем браке Смарагды с Радамесом, которые должны были праздновать свою свадьбу через несколько дней. В то же время он рассказал мне об исчезновении Мены и различных слухах, ходивших в городе относительно участи молодого царедворца, которого при самых тщательных поисках нигде не могли найти. Самое распространенное мнение было то, что Мена, человек ветреный и любитель приключений, запоздал ночью в квартале фигляров, танцовщиц и прочего темного люда, куда даже днем заходить было небезопасно, и что он был убит там негодяями, польстившимися на драгоценности, которыми он любил украшать свой наряд. Это казалось тем правдоподобнее, что в Фивах он был уже однажды ранен в чужеземном квартале и только случайно спасся от смерти.

Некоторые злые языки пробовали связать это исчезновение со скандалом, случившимся в храме Изиды по милости одной молодой жрицы. Но посещение Смарагды наследником престола и обещание его присутствовать вместе с фараоном на ее свадьбе прекратили эти толки: все хорошо знали, что никогда царская фамилия не выказала бы такой благосклонности сестре осквернителя святыни. Легко было понять, что, несмотря на свою грусть и беспокойство о брате, юная и прекрасная наследница богатств Мены спешила отдать себя под покровительство супруга.

Только эта, последняя из всех этих новостей поразила меня как громом: сердце мое перестало биться, и туман застлал глаза.

— Терпение, сын мой, — сказал Энох, заметивший мое волнение. — Ты восторжествуешь, но теперь пророк велел предупредить тебя, чтоб ты не затеял чего-либо отчаянного. Положись на Мезу, будущее принадлежит тебе.

Я прижал руку к груди и впился в нее ногтями.

— Хорошо, — отвечал я, стиснув зубы, — но если меня заставят слишком долго ждать, я не посмотрю ни на кого и ни на что.

На следующий день мы пришли в дом, где жил Мезу. Старик, поджидавший нашего появления, повел нас в обширное подземелье, где собрались старейшины колен Израилевых Аарон, Мезу и какой-то молодой израильтянин, которого я еще ни разу не видел. Его выразительное лицо и глаза, блестевшие странным огнем, поразили меня.

Юноша этот был Иисус Навин, впоследствии преемник Мезу и завоеватель земли обетованной.

Пророк, очевидно, находился в сильном раздражении. На лбу его напряглись жилы, глаза метали молнии из-под густых, нахмуренных бровей, а голос раздавался под сводами подобно глухим раскатам грома.

— Вы знаете, братья, — начал он, — что фараон, этот обманщик и изменник своему слову, отказывается отпустить народ Божий, несмотря на ужас, испытанный им и всеми египтянами при виде кровавых вод Нила. Но никто безнаказанно не смеет пренебречь гневом Всевышнего.

Он стиснул кулаки и погрозил ими. Старейшины склонились до земли под молниеносным взглядом вождя.

— Иегова повелел мне поразить египтян такою казнью, от которой погибнет их имущество и волосы на голове встанут дыбом.

Он отдал приказание Иисусу Навину и Аарону. Они тотчас вынесли из угла подземелья два мешка и жаровню с раскаленными угольями. Из одного мешка Мезу вынул горсть каких-то кореньев, нарезанных мелкими кусочками, из другого — род флейты, сделанной из зеленоватого, сильно пахучего дерева.

— Возьми и играй, — сказал он Навину.

Молодой человек повиновался. Инструмент издал протяжные, резкие звуки.

Мы ждали с напряженным любопытством. Через несколько минут послышался странный, глухой шум. Визг, писк, царапанье раздались со всех сторон, — и вдруг целые стаи крыс и мышей наводнили подземелье, стремясь вперед с таким азартом, словно их гнала невидимая сила.

Все отскочили с криками ужаса. Тотчас же Аарон бросил на горячие угли щепотку кореньев, и, как только густой пахучий дым поднялся с жаровни и достиг животных, они побежали назад и быстро скрылись.