…Да, когда Дик только попал в пансионат сэра Энтони, в те первые месяц-два, пока на него ещё не начал безжалостно опускаться пресс презрительной злобы сверстников, Дик пытался поделиться с некоторыми мальчиками теми чудесными и загадочными вещами, которые открывались ему.

Зря он это делал!

Нет, травить Дика стали бы и так, из вульгарной ксенофобии. Потому что его кожа чуть темнее, чем у других, скулы немного выше и резче обозначены, иной разрез глаз… Потому что он – чужой. Да о чём тут говорить: всем известно, что мать этого отвратительного мальчишки – какая-то дикарка, «обезьянья раджиха»!

А вот, кстати, откуда известно? Сам Дик о своей матери никому ничего не рассказывал!

Там, в Йорке, Дик не задумывался над этим вопросом. Не до того было, да и умение аналитически мыслить, распутывать клубок причин и следствий пришло несколько позже. Но, оказавшись после четырёх лет мучений дома, в Стэнфорд-холле, Дик быстро понял, что к чему, откуда и чьими стараниями долетели до Йорка все эти слухи о его матери.

Ясное дело, старший братец расстарался! Отставному полковнику Стэнфорду было не по средствам платить за обучение младшего сына в таких старинных престижных пансионатах, как Харроу, Итон или Винчестер, граф был вынужден довольствоваться колледжем Энтони Прайса в Йорке.

Впрочем, колледж Прайса тоже был не из последних, а кроме того, старший сын графа – Питер – десять с лишним лет учился в этом интернате. Лишь когда тяжело раненный граф ушёл в отставку и вернулся в Англию, вся семья, включая Питера, собралась в Стэнфорд-холле.

Уильям Стэнфорд, далёкий от гражданской жизни и слабо в ней разбиравшийся, рассудил просто: то, что было хорошо для старшего сына, будет хорошо и для младшего! Даже лучше, потому что способности Питера и Ричарда даже сравнивать было нельзя. Питер оказался туповат, и к перспективам его дальнейшего образования – военного ли, гражданского – граф относился с изрядным скепсисом.

Ричард – другое дело. То, что мальчик незаурядно и разносторонне талантлив, было очевидно для всех, кто знал Ричарда.

Но граф ошибся в одном: он недоучёл всю силу ненависти своего старшего сына к мачехе и младшему брату. Ненависть эта усиливалась ещё тем, что Питер, отнюдь не слепой, прекрасно понимал – отец предпочитает ему Ричарда. Граф, человек прямой и благородный, не принял в расчёт, что Питера хватит на любую подлость и низость, лишь бы досадить посильнее ненавистным «родственникам», сделать Фатиме и Ричарду больно.

И Питера хватило! Десять лет, проведённые в пансионате Энтони Прайса, не прошли даром. У Прайса его прекрасно помнили и многие учителя интерната, и подростки, бывшие немного помладше Питера и до сих пор остававшиеся в интернате. Питер довольно часто бывал в Йорке, заходил он и в «alma mater». Так что ему не составило большого труда рассказать кое-кому про «афганскую княгиню», заморочившую его несчастного отца, про её щенка, который – надо же! – сейчас учится в интернате. Дальнейшее нетрудно предугадать: сплетни, дурные слухи распространяются быстро, точно круги от брошенного в стоячую воду камня. Дошли эти слухи и до самых младших воспитанников пансиона Прайса, до сверстников Ричарда, а уж детишки не подкачали – быстро и с выдумкой адаптировали всю грязь к своему возрасту и восприятию.

На что и рассчитывал Питер.

…Дик тяжело вздохнул, сел на кровати, затем встал и, переступая босыми ногами по холодному полу, подошёл к окну. Близился час полуночи.

Тоскливая и одновременно чем-то непонятно тревожная картина открылась взгляду Ричарда.

Студёный восточный ветер разогнал натёкшие с моря тучи, небо расчистилось. Сейчас на его чёрном бархате сиял и переливался колючим мерцающим блеском король зимы – многозвёздный Орион.