Стальные тросы нужно иметь вместо нервов, чтобы такое выдерживать.

…На следующее утро после безобразной сцены в коридоре Фатима встретилась с Питером за первым утренним завтраком. В Стэнфорд-холле старались придерживаться старинных йоркширских традиций, завтракали дважды…

Они сидели за столом втроём: граф Уильям, его жена и его старший сын. За последние полтора месяца здоровье графа несколько улучшилось, он уже мог с трудом, но самостоятельно передвигаться по дому. Четырёхлетний Дикки ещё досматривал последние сны.

Графа с самого раннего утра мучила стреляющая боль в искалеченной ноге. Он держался подчёркнуто прямо, по его внешнему виду нельзя было догадаться, как он страдает сейчас. Лишь мелкий бисер пота на высоком лбу Уильяма Стэнфорда говорил о том, что ему здорово не по себе, что к завтраку он вышел лишь для того, чтобы доказать себе – я могу, я не беспомощный калека и моя сила воли при мне!

Леди Стэнфорд выглядела просто прекрасно, она чем-то даже напоминала Муруганну – богиню вечной юности индуистского пантеона. Та же безмятежная улыбка, те же классически правильные черты лица, удивительной красоты руки, редкостное изящество каждого движения. Никто бы не догадался, что Фатима смогла заснуть лишь за час перед поздним ноябрьским рассветом, что за эту ночь она передумала немало горьких дум и приняла важное решение.

Зато Питер, сидевший напротив отца… Такие физиономии увидишь разве что у типов, страдающих жесточайшим похмельем. Бледное, как извёстка, лицо, покрасневшие глаза с набрякшими веками, под глазами – синеватые полукружья. Пересохшие губы, которые он постоянно нервно облизывал, не сознавая этого. Вот тут точно видно: ночь была бессонной… И сердце в груди дрожит, как овечий хвостик.

Есть от чего дрожать. Питера сейчас более всего волновал один-единственный вопрос. Остальные подождут.

Кинув быстрый взгляд на отца и мачеху, Питер облегчённо вздохнул, по выражению их лиц он понял: Фатима ничего не сказала отцу. Значит, теперь и не скажет! Это хорошо, самая главная опасность миновала, а с этой тварью он рано или поздно посчитается. Нет, мощная тяга к этой женщине, замешенная на вожделении, никуда не делась, она по-прежнему жгла Питера изнутри, точно раскалённые угли. Но теперь это чувство быстро перерождалось, мучительно переплавлялось в иную, ещё более сильную страсть. И то, что тяга всё же оставалась, делало эту страсть ещё сильнее и острее. О! Теперь это была не истеричная детская ненависть осиротевшего обиженного зверёныша, приправленная презрением к «туземке». После вчерашнего вечера, после того, как он, корчась от боли, ползал у её ног, после того, как он поймал полный ледяного презрения взгляд, всё стало куда серьёзнее!

Теперь Питер ненавидел Фатиму осознанно, как только может слабый мужчина ненавидеть женщину, сильную духом и телом, женщину, одержавшую над ним победу, оскорбившую и унизившую его. Ненавидел до головной боли и рвотных спазм. Он не мог спокойно смотреть в это лицо, отводил глаза, чтобы не выдать своих чувств.

Фатима повернула к нему спокойное, равнодушное лицо, сказала несколько слов, смысла которых он не понял: шумело в ушах. Она даже улыбнулась ему холодной и чуть насмешливой улыбкой.

Надо держать себя в руках! Нельзя, чтобы отец заметил резкие перемены в его поведении и настроении. Да и проклятой афганской ведьме незачем подслащивать победу! Это временная победа, посмотрим, кто посмеётся последним, кто и перед кем станет ползать на брюхе в конце концов.