|
Вторым, важнейшим шагом на пути отказа оттого, что жаждала моя душа, стал инцидент, весьма и весьма глупый. Правда, в полном соответствии с характерами моих друзей. В армии, когда тебя сутками гоняет по плацу зверюга сержант, до дембеля ещё чёртова туча таких же вот выматывающих дней на плацу, и каждый твой вечер заканчивается в казарме из 15 мужских рыл, юмор искажается. Становится жёстче. То, что смешило нас до этого кошмара, из которого выхода нет, и не будет, пока не кончится срок службы, уже не казалось смешным. Даже забавным. Тупым, унылым, пресным, но не более того. А когда, после задания, ты возвращаешься в эту казарму, ложишься на койку, смотришь в потолок, а на тебя падает дичайшая усталость, ты чувствуешь полное опустошение, смех гражданки и вовсе может вызвать тошноту отвращения. И совсем глухо становится с твоим чувством юмора, когда однажды ночью ты просыпаешься, поворачиваешься к корешу-соседу и говоришь:
— Мля, Хорёк, такая хня снится, что спать не… И ты молчишь. Смотришь на застеленную постель, на подушку, которой тут уже нет (мы убирали подушки с их коек, что-то вроде традиции, что ли…), как-то сразу разум накрывает мрачной пеленой. Не спит тут больше Хорёк, умер он, вот тут и не спит. Не скажу, что я горевал о погибших очень уж долго — все умирают. Но, как и на всех нас, смерти товарищей влияли и на меня. Первое время влияли очень сильно. Позже стало легче. И убивать и терять друзей. Андрею, Васе вот, никогда не становилось легче терять друзей, а я привык. Изменился, а может, закалился — без понятия. Но наш юмор становился жёстче год от года. Для обывателя, даже самая невинная наша шутка над собратом или просто над другим человеком, показалась бы дикой, юмором сумасшедшего. А для нас нормально. Обыватель учится ходить по дороге, аккуратно поглядывая по сторонам, что бы машина не сбила, а салаги «Кондора» готовятся к экзамену, заучивая свои действия, при разрыве брюшной полости осколками или пулей. Не терять сознание, дотянуться до набора автоматических шприцев, собрать кишки, по возможности все и без лишней мути вроде палочек, гряз и так далее, удерживая руками свои потроха…, если кратко, то примерно так. Меня вот всегда волновал вопрос — за каким нужно это всё знать, если 9 из 10 после разрыва брюха ты потеряешь сознание и такие же шансы, не сдохнуть от шока или пули, пока, ты со своим порванным пузом, плетёшься к позициям своих? Это если под всем что вколол, ещё сумеешь верно выбрать направление. Бред. Но — надо. В армии как не знаю, а в «Кондоре» — «надо», главное обоснование любого приказа. — Против «надо» не попрёшь, потому что «надо» — это сильно, а когда сильно надо, это вам не в тапки ср…ь, это мля «надо»! — Димон, от него мудрость. Так что, смех у нас всегда был несколько диковат. И когда ребята пошутили, я не слишком на них злился. Примерно два дня мы выпивали вместе, а потом парням оно надоело. Видя, что я не собираюсь прерываться, они махнули рукой и сами отправились знакомиться с мирами фантомов. Я их понимал — самого, едва окопался в этом доме, прям как магнитом тянуло к аппарату. Не знаю, во скольких мирах они успели побывать, и сколько для них прошло времени за эти две недели, но, когда я смог адекватно реагировать на реальность, они выглядели жутко довольными. Посчитать по дискам и кристаллам я тоже не мог — их там по-прежнему было много-много тысяч. Из всех миров, в коих парней занесло, в реальность они вытащили только одно свидетельство своих путешествий, и оно, свидетельство это, было живым. Оно собственно, и было одним из главных действующих лиц шутки. Наступило очередное утро, с пробуждением от жуткой головной боли и неутолимой жажды. Перевернулся со спины на бок и сверзился с барной стойки, на которой в тот момент спал. |
