В четверг утром два отряда вышли из дворца и обогнули дымящиеся руины церкви. Однако им не удалось продвинуться далеко.

Обороняющийся город не походил ни на какое другое поле битвы. Юный Белизарий и наполовину язычник Мундус с готскими воинами столкнулись с забаррикадированными улицами и массивными укреплениями, где и велось сражение. Выгнав из дома восставших, воины вдруг обнаруживали, что крыша уже пылает над их головами, если же им удавалось прорваться через баррикады, прямо на них катили нагруженные тележки. Огромные мраморные термы и величественный Октагон стали настоящими крепостями для тех, у кого не было оружия, но кто пылал жаждой битвы.

По ужасному совпадению по улице как раз проходили священники со свечами и иконами, пытаясь утихомирить толпу. Невежественные варвары, посчитав, что их атакуют с тыла, разогнали эту процессию, тем самым ещё больше разозлив толпу, которая наблюдала за кощунственным действом. Начавшийся снова пожар (ему в немалой степени способствовал ветер) окутал клубами дыма порт и больницу со всеми пациентами.

В течение двух дней Юстиниан наблюдал за мятежом с крыши дворца, надеясь на чудо. Когда запасы еды подошли к концу, он всем тем, кто не принадлежал к воинству или императорской охране, приказал покинуть дворец. Некоторые ушли неохотно, однако многие были рады сбежать, пока не поздно. Восставшие не имели ничего против сенаторов и слуг и приветствовали их радостными криками. Уход людей привёл к ещё большему опустению дворца, и когда Юстиниан торопливо шёл по пустым коридорам, то ощущал на себе пытливые взгляды, которые, казалось, взвешивали его жизнь на весах.

Феодора со своими прислужницами находилась отдельно, во дворце Дафны, куда приносили раненых. После первого дня ожесточённых боев она почти потеряла всякую надежду на победу и уже не следила за своим старым домом, чтобы убедиться, что он уцелел.

В ночь на субботу оставшиеся в живых солдаты вернулись во дворец, покрытые копотью и кровью. На Белизарии была простая кольчуга и стальной полушлем. Его светлые волосы и борода слиплись от пота, и весь его облик носил явственный отпечаток усталости. Он отрывисто сообщил, что его войска смогли отстоять лишь руины церкви и Августеона. Им не удалось расчистить путь через город.

В ожидании ответа Юстиниана Феодора ощутила его нерешительность. Солдаты объяснили происходящее: только император мог приказывать, что им делать дальше. Нарсес нашёптывал Феодоре о сделанных ошибках, о том, что не прислали подкрепления, а продолжали игры. Императрицу раздражали эти упрёки. Что сделано, то сделано. Надо на что-то решаться.

   — Я сам выйду к народу, — поговорив с Иоанном, заявил Юстиниан. Феодора удивилась — это решение действовать самостоятельно казалось неожиданным. Но Юстиниан сказал, что предпримет последнюю попытку и возьмёт с собой Священное Писание. Феодора не верила, что это принесёт какую-то пользу после их поражения.

В сопровождении священников и стражи император прошёл по коридору, соединяющему дворец Дафны с часовней, прямиком в свою ложу. Стражники, с любопытством поглядывая на императора, торжественно приветствовали его. Когда в ложе раздвинули занавес, на полупустую арену хлынули толпы народа. Они терпеливо ожидали внизу, пока Юстиниан не заговорит, и тот начал свою поспешную, сбивчивую речь. Его хриплый голос не мог заглушить криков толпы. Вперёд с бесстрастным видом выступил глашатай, пройдя мимо стражников в посеребрённых латах со знамёнами с изображением римских орлов и креста Константина. Хорошо поставленный голос глашатая, чётко выговаривающий каждое слово, успокоил народ.

   — Я, цезарь, ваш император, прошу у всех прощения. Я признаю всё, что было сделано...

В напряжённом ожидании народ удовлетворённо слушал. На ярусы стекались юнцы и стражники, чтобы узреть побеждённого императора. Юстиниан заявил о смещении всех неугодных министров, и теперь префектом города будет Пробий, честный человек.