— А почему я должен кого-то хотеть? — с нехорошим прищуром уставился на нее аспирант. — Я ни к какому ребенку отношения иметь не собираюсь. Это твоя проблема, ты ее и решай.

— Как же я ее решу, одна? — спросила Надя, все еще не понимая масштаба свалившейся на нее беды. — Меня родители из дома выгнали.

— Ты что, деньги с меня трясти собираешься? Так я тебе ни копейки не дам.

— Какие деньги, Павлик, ты что? — В огромных Надиных глазах вспыхнула обида. — Ты не думай, мы в денежном плане выкрутимся. Когда поженимся, мне и родители помогут. Они небогатые у меня, но картошку-капусту пришлют. Да и на время академки я могу с ребенком домой уехать. Там свежий воздух, молоко. А ты тут будешь себе спокойно свою диссертацию писать. Мы с малышом тебе обузой не станем.

— Все решила, значит? — Аспирант оскалился уже совсем по-волчьи. — Так я твои планы на жизнь замечательные реализовывать не собираюсь. У меня свои планы есть. У меня наука, карьера. Зачем мне сейчас ребенок? В деревню она уедет! Ты что, не понимаешь, что хоть с ребенком, хоть без, а ты мне — обуза на всю жизнь?!

— Понимаю. — Надя склонила голову, пряча подступившие слезы. — Но это не только обуза, но и радость великая. И никакой карьере ребенок помешать не может, я в этом уверена.

— Уверена — рожай, — зло бросил Павел. — Только меня в это не впутывай. Господи! — Он схватил себя за волосы и несколько раз с такой силой дернул их, что покраснела кожа на голове. — Ну почему ты не сделала аборт, когда срок позволял? Сейчас-то поздно уже…

— Что? Какой аборт?! — ужаснулась Надя. — Это ж грех какой, ребеночка убить! Да и зачем? Мы молодые, здоровые. Ты работаешь, я в деревню уеду. Справимся, воспитаем. Не война же…

— Справляйся и воспитывай. — Павел как-то разом устал. — Еще раз повторюсь, что к твоему ребенку и его судьбе никакого отношения не имею. Ты вообще-то уверена, что он мой?

Надя отшатнулась от него, как будто ее ударили. Она даже руку приложила к щеке, сотрясаясь всем телом от причудившейся ей увесистой пощечины.

— Как ты можешь, Паша? — Слезы уже текли часто-часто, прокладывая дорожки по ее прозрачным, словно фарфоровым щекам. — У меня же никогда, кроме тебя, никого не было! Ты — единственный мой.

— Все. — Он отлип от стены, к которой привалился спиной. — Разговор окончен. Ты, когда решение принимала ребенка оставлять, со мной не советовалась, а потому расхлебывай кашу, которую заварила, сама. Родители тебя простят, в беде не бросят. Будешь жалобы на меня писать, сразу предупреждаю, пожалеешь. Даже если меня по комсомольской линии и заставят силой на тебе жениться, то ты проклянешь тот день, когда ноги подо мной раздвинула. Насильно мил не будешь, говорят, да и я — не тот человек, который стерпит насилие над собой. Поняла?

Надя молчала, глотая слезы. Он грубо тряхнул ее за плечи, так что голова ее, как у тряпичной куклы, которыми она играла в детстве, безвольно мотнулась назад и даже зубы клацнули.

— Поняла?! — снова спросил он с угрозой.

Открылась дверь, и из помещения кафедры вышла декан Светлана Авилова — гроза факультета, которую боялись до одури и обожали до идолопоклонства все, от студентов до преподавателей. Павел тут же отпустил Надины плечи и отшатнулся.

— Все в порядке? — Авилова внимательно посмотрела на залитое слезами личико Наденьки, не упустив и ее заметный уже живот.