– Пошли вы к черту, Марти, в конце концов, насколько мне известно, это не ваше дежурство!

– Было б мое дежурство, я б вам туалеты мыть не доверил.

На этой стадии в терапевтическую беседу вмешивается Жереми, стоящий в луже воды с неизменной бутылью в руке:

– Да свалите, наконец, с дороги, что, кроме вас, всем делать нечего!

Немая сцена. Марти оборачивается:

– А, это ты!

Он берет парня за руку так, как будто они виделись вчера, быстренько осматривает палец и говорит:

– Надо же, вроде срослось. Какой очередной сюрприз ты нам готовишь? Двустороннюю пневмонию?

Странно, но Жереми показывает ему свою тару:

– Доктор, мне бы наклейку на эту бутылку.

Потом:

– Там в конце коридора у нас старый друг умирает. Не сходите с нами?

– Сними в ванной одежду, вытрись и надень халат. Халаты в шкафу.

Жереми без возражений подчиняется приказу доктора Марти. У изголовья кровати остается замершая группа людей и голос Терезы. Знакомым жестом она разглаживает старческую ладонь и из-под насупленных бровей рассматривает прорытые жизнью траншеи. Одна рука Вердена сжимает бутылку, другая расслаблена. Верден смотрит на Терезу. Да, как принято говорить, на пороге смерти Верден смотрит на нее с той жаждой будущего, которую моя сестра-колдунья с детства умела пробудить во взгляде любого человека. Внезапно мне становятся понятны доводы, приведенные ею как-то раз, когда я с высот своего братски-педагогического рационализма имел нескромность спросить: «Честно, Тереза, неужели ты сама веришь во всю эту чертову дребедень?» И тогда она подняла на меня взор, конечно, не замутненный ни малейшим сомнением, но и не горящий чадным огнем фанатизма. «Дело не в том, чтобы верить или не верить. Просто нужно знать, чего мы все хотим. А хотим мы всего-навсего Бессмертия». Тут я подумал: «Ну, приехали. И чего мне стоило промолчать?» Но она опять заговорила своим скучным тощим голосом: «Люди не знают только, что именно для этого у них есть все необходимое». А у меня в голове: «Это что-то новенькое!» Но Тереза – никогда не замечающая иронических взглядов, так поразительно невосприимчивая к юмору – продолжает: «Видишь ли, когда мы говорим о шансах выжить, о вероятной продолжительности жизни, о тех годах, месяцах, секундах, что нам остается прожить, – что это, как не выражение нашей веры в Бессмертие?» – «Да ну?» – «Вот именно. Я живу и считаю, без устали высчитываю оставшиеся тебе, Бенжамен, шансы на жизнь, и если в каждую секунду твоей жизни я высчитываю оставшиеся секунды, если и в последнюю секунду я высчитываю оставшиеся десятые, сотые, тысячные доли, я рядом с тобой – и в царстве бесконечно малых величин я вычисляю то, что остается, несмотря на все, а значит, „шансы выжить” можно подсчитать всегда, а Бессмертие, Бен, оно не что иное, как неусыпное сознание этого». Назавтра в Магазине я пересказал наш разговор своему приятелю Тео, заведующему секцией инструментов и хозтоваров. Тео покачал головой и заявил, что моя сестра опасна для общества. «Потому что именно так рассуждают сопляки, которые на своих супермотоциклах проскакивают перекрестки на 140 км в час, – у них ведь меньше шансов впилить в кого-нибудь на этой скорости, чем на 20!» Мы здорово тогда позабавились на Терезин счет, и больше я бесед на эту тему не заводил.

Однако сейчас, когда мы уже почти два часа стоим и слушаем, как Тереза предсказывает Вердену будущее, мы не можем оторваться от сияющих глаз Вердена, от его спокойной уверенной улыбки, время утратило длительность, мы не чувствуем усталости, мы неподвижно стоим на месте, невзирая на нашу непоседливую молодость или же, наоборот, дряхлую старость, и я – Бенжамен, старший брат, склоняюсь к тому, чтобы принять теорию Терезы.