Жереми, видимо, думающий в том же направлении, вдруг шепчет:

– Черт побери, Бен, неужели опять уведут?

И, озабоченно взглянув на очень временно заснувшую малышку:

– Верден – это ведь самая последняя битва?

Поди знай… В любви, как в войне, ни за что поручиться нельзя…

– Ей-богу, Бенжамен, если так пойдет дальше, я снова сяду на иглу!

Риссон, которого, однако, трудно заподозрить в нелюбви к детям, смотрит на Верден и непрерывно трясет головой:

– Может быть, вариант 1916 года предпочтительней…

Дед Рагу все чаще со зверским видом посматривает на свои разделочные ножи. Старомодный человек, он всю жизнь считал, что у сардельки нет права голоса.

Меньше всех пострадали Тереза, пес Джулиус и Малыш. Со дня смерти Вердена (другого Вердена, тихого) Тереза занялась составлением гороскопа третьего поколения. Вроде тех, что публикуют в журналах, он должен сообщать старикам новости из их ближайшего будущего. Тереза корпит над своим гороскопом день и ночь, и даже если рухнет дом, это ее не касается. Пес Джулиус с утра до вечера сидит и с глубоким удивлением смотрит на детскую кроватку. Но это только внешняя сторона вещей. Склоненная вправо голова и вываленный влево язык – последствия припадка. По мнению Лорана, Лауниного возлюбленного доктора, это выражение сильного недоумения останется у него на всю жизнь. На самом деле, как всякая порядочная псина, Джулиус просто счастлив, что в доме одним щенком больше. Малыш, как и Джулиус, проявляет ответственность. Он попытался убаюкать Верден, успокоить ее во что бы то ни стало. Он рассказывает новой Верден истории, оставшиеся в наследство от прошлого Вердена. Как только младшая сестричка открывает глаза, он тут же начинает отмеривать ей с прежнего места бесконечный рулон материи, поглощенной Первой мировой войной. И чем громче она орет, тем упорней Малыш рассказывает, героически сопротивляясь грому баталии, перекрывающей его голос.

Но ничто на свете не может усмирить Верден. Пока не случается то, что в обиходе называется чудом.

– 250 000 шарфов по 1 франку 65 сантимов, 100 000 плащ-палаток, более 2 400 000 метров сукна шириной 140 сантиметров на мундиры…

И тут раздался стук в дверь. Мы сначала думали, что это соседи, и продолжали вести свою мирную семейную жизнь, но стук не прекращался. Жереми чертыхнулся и пошел открывать, держа на руках по-прежнему бушующую Верден. Им предстала крошечная вьетнамка в деревянных сандалиях и со скептической улыбкой на лице. Вьетнамка спросила:

– Малодзен?

Ничего не слыша из-за Верден, Жереми сказал:

– Чего?

Вьетнамка повторила громче:

– Малодзен?

Жереми завопил:

– Чего Малоссен?

Вьетнамка спросила:

– Зидесь квалтила Малодзен?

– Да, да, здесь живет семейство Малоссен, – сказал Жереми, тряся Верден как грушу.

– Моя мозна гавалить Бинзамен Малодзен?

– Чего?

Верден орала все громче. С воистину олимпийским спокойствием вьетнамка попыталась еще раз задать свой вопрос:

– Моя мозна гавалить…

А на кухне молоко побежало из кастрюльки.

– Блин! – сказал Жереми. – Подержите-ка ее секунду.

Он сунул вьетнамке живую, как жизнь, Верден. Вот тут-то и случилось чудо. Внезапно Верден умолкла. Дом в ужасе проснулся. Жереми уронил кастрюлю на пол. Первой нашей мыслью было, что вьетнамка незаметно тюкнула Верден башкой о стенку прихожей. Ничего подобного. Верден лучезарно улыбалась на руках у старушки, старушка пальчиком щекотала ей шейку. Верден производила то бульканье, которое у младенцев изображает веселье.