(Нет, не знал.)

– Нет, не знал. И давно?

– Недели две назад. К ней время от времени приходил один молодой инспектор и разговаривал так, как будто она его слышала, – отличный прием, между прочим, – поэтому я и обратил на нее внимание в этой палате.

– Две недели без сознания?

(Моя Джулия… ты не просыпаешься две недели. Да что ж они с тобой сделали, Господи?)

– Это состояние поддерживалось искусственно, чтобы избежать шока при пробуждении, что в данном случае, по-моему, полная чушь. Теперь надо, чтоб она как можно скорее проснулась.

– Но есть опасность, что с ней что-нибудь случится? То есть, я хотел сказать, при пробуждении могут быть неприятности?

– Да. У нее может случиться психический припадок, галлюцинации…

– Она может умереть?

– Вот здесь наши мнения с Бертольдом расходятся. Мне кажется, что нет, знаете, она крепкая девушка!

(Да, я знаю, она крепкая, да.)

– Вы к нам зайдете, доктор? Вы ее посмотрите? Ответ приходит незамедлительно:

– Естественно, господин Малоссен, я буду непосредственно наблюдать за ходом дела, но сначала надо уладить отношения с больницей и известить полицию, чтобы там не решили, что кто-то выкрал подозреваемого или что-нибудь в этом роде.

– Как можно решить дело с полицией?

Я совершенно обалдел, я полностью полагаюсь на человека, которого до этого видел всего дважды: один раз в прошлом году, когда к нему привезли мелко порезанного и обжаренного, как цыпленок,

Жереми, и второй раз в день смерти Вердена. Но такова жизнь: если вы встретите в толпе человеческое лицо, не теряйте его… идите следом.

– Господин Малоссен, я позвоню инспектору Пастору – тому, кто приходил к ней и шептал что-то на ухо, да, я попрошу совета у инспектора Пастора.

Глубокой ночью кабинет комдива Серкера был освещен как днем – в любое время суток со стен тут лился один и тот же ровный свет, он лился и с потолка, истребляя тени и безжалостно выхватывая из пространства контуры сермяжной правды.

– Пастор, знакомься, это Вертолет, Вертолет, это Пастор, тот, который расколол Шабраля, помнишь?

Верзила Вертолет скупо улыбнулся в сторону инспектора Пастора, который стоял, пожалуй, чуть робея, в своем старом вязаном свитере: от яркого света он казался невесомым, даже каким-то жидковатым, как воздушный шарик, и то, что эта целлулоидная копия Маленького Принца вырвала чистосердечное признание у Шабраля, никак не укладывалось в голове у верзилы Вертолета.

– Ну что, Пастор, говорят, тебя чуть не подстрелили? Хорошо еще, старик Тянь оказался рядом.

Серкер не вкладывал в эту фразу ни капли иронии. Он просто констатировал соотношение между двумя нижними чинами.

– Я не успел расстегнуть кобуру, – сказал Пастор, – как все кончилось.

– Да, – произнес Серкер, – я видел раз, как Тянь стреляет, это нечто. Чтоб такой мелкий мужик с такой скоростью орудовал крупнокалиберной пушкой – ей-богу, сбрендишь.

Потом, заметив повязку на руке:

– Что, царапнуло?

– Порезался о бутылку, когда упал в мусорный бак, – сказал Пастор. – Почетная рана!

– Погоди, лиха беда начало.

Освещение в этом кабинете имело еще один эффект. Оно шло ниоткуда и отменяло время. Этот эффект комдив умело обыгрывал при допросе преступников. Ни одного окна не было в этом кабинете, однако он казался целиком стеклянным. Никаких часов на стенах. И не было часов на запястье у полицейских, входивших туда вести допросы.

– Вы заняты? – тихо спросил Пастор. – Я хотел бы попросить вас уделить мне немного времени.