Оливия мечтала оказаться дома, подальше от Клифтона, вернуться в свой уютный мирок. Но она осознавала, что впереди ее ждет не спокойствие, а опять борьба, тревога, и, возможно, она никогда больше не обретет покоя. В прошлом она боролась, считая себя правой и полагая, что совершенное Маркусом не подлежит прощению. И несмотря на то что в душе она все-таки простила мужа, Оливия искренне думала, что они никогда не смогли бы жить вместе. Она не верила, что между ними восстановились бы те доверие и дружба, которые так прочно связывали их. Теперь она поняла – слишком поздно, – что была не права во всем. То, что сделал Маркус, не было смертельным грехом, и если бы только у нее хватило мужества попробовать, они могли бы построить еще более крепкие, чем прежде, отношения, которые базировались бы на реальности. Она и Марк страдали бы вместе и вместе набирались бы сил. Тогда она отказалась дать их браку возможность развиваться и крепнуть, теперь же было слишком поздно.

Маркус говорил о Кларенсе так, словно не возражал против того, чтобы тот был ее любовником, а о леди Монингтон говорил так, будто она была неотъемлемой частью его жизни. Занятие любовью с женой – вот что вызывало в нем чувство вины, а вовсе не то, что он имел любовницу. О да, днем Маркус был с ней вежлив и любезен, но все это был спектакль, который они договорились разыгрывать ради Софии. Да, несколько раз он занимался с ней любовью, и им было хорошо вместе, намного чудеснее, чем когда-либо в годы их совместной жизни, но это было только физическое влечение, только секс. Оливия считала, что Маркус стал совсем другим, в то время как она почти не изменилась, что после долгих лет жизни врозь расстояние между ними было непреодолимым. Лишь одно осталось неизменным – она все еще любила его. И ее любовь снова превратилась в боль и останется такой на протяжении многих мучительных месяцев.

Перевернувшись на живот, Оливия уткнулась лицом в то место подушки, где лежала голова Марка.

* * *

– Софи, как ты умудрилась опоздать на десять минут, если уже была одета и тебе оставалось лишь спуститься вниз и выйти через дверь? – возмутился лорд Фрэнсис.

– Я вернулась к себе в комнату, и меня охватила паника. Был момент, когда мне показалось, что меня тошнит. Но сейчас я чувствую, что держу себя в руках.

– Ты уверена? Здесь две скамейки, Софи. Если хочешь, можем занять каждый свою.

– А потом я уже наполовину спустилась по лестнице и вдруг вспомнила, что не взяла накидку, а погода сырая и прохладная. Но оказывается, довольно тепло, правда?

– Садись сюда. Нам нужно поговорить, пока остальной народ не проснулся и не разбрелся повсюду.

– Да, Фрэнсис. Мы сперва позавтракаем, а потом попросим маму, папу и твоих родителей прийти в библиотеку? Или все будет как-то по-другому? В любом случае я уверена, что не смогу проглотить ни крошки. Я почему-то все время думаю о почках. О, мне хотелось бы думать о какой-нибудь другой еде. – Зубы у Софии стучали.

– Софи, ты ведь на самом деле не думаешь, что мы сможем это сделать?

– Не хочу это обсуждать. Я просто хочу это сделать. Если я буду думать, на меня снова нападет паника.

– Всех гостей и соседей охватила праздничная лихорадка, приходский священник пыхтит от важности, а повар и лондонский шеф-повар твоего отца решили не спать последние две ночи, чтобы приготовить угощения. Свадебный торт уже пекут, и намечено, какие цветы срезать завтра. Готов твой свадебный наряд, праздничное платье твоей мамы и моя одежда тоже. И… Ладно, я мог бы продолжать до бесконечности, но стоит ли?

– Ты понимаешь, о чем я говорю? – София нервно облизнула губы. – Фрэнсис, раздумывать некогда, иначе все кончится свадьбой! Нужно действовать. В конечном счете нас никто не может силой заставить обвенчаться.

– Думаю, лучше всего закончить именно этим.