– Получилось. А ты боялся.

– Это ты боялся, что не получится. Есть и новый заказ.

– Какой?

– Денежный. Но о нем в следующий раз, теперь же займемся финалом прежнего заказа. Мой уход обставим красиво.

Герман посмотрел на будильник. Рассвирепел, схватил будильник и принялся его трясти, словно копилку, из которой пытался вытрясти последнюю монету, последний гривенник.

– Чтоб ты сдох! Не работает! Когда хочет – звенит, когда хочет – останавливается.

– Тогда выкинь.

– Ну да, выкинь… Вещь еще хорошая.

– Будильник должен звенеть вовремя, – назидательно произнес Серебров, опускаясь на диван и забрасывая ноги на журнальный столик.

– Выкинь! Легко тебе говорить, он денег стоит.

«Сейко» все-таки, а не «Маяк» или «Заря».

– Выкинь, я сказал, – поддельно свирепея, пробурчал Сергей, хотя в душе забавлялся жадностью своего друга.

– Нет уж, я его занесу в мастерскую, прослежу, чтобы отремонтировали прямо у меня на глазах. А то они такие, эти часовщики, – шестеренку какую-нибудь выкрутят и вставят старую, батарейку использованную всунут. У меня на глазах они ничего такого не сделают.

Вдруг будильник оглушительно зазвенел. Испуганный Герман Богатырев разжал пальцы. Будильник мгновение провисел в воздухе, затем грохнулся на пол, развалился на три куска. При этом он продолжал звенеть.

Серебров зашелся от хохота, а Герман смотрел на испорченную вещь, уже прикидывая в уме, как при помощи аптечных резинок и скотча можно собрать обломки в одно целое.

Серебров легко вскочил с дивана и опустил подошву ботинка на останки часов. Звон стих, его заменили скрежет металла и хруст стекла.

– Теперь – все. Бери метлу и совок.

– Да, теперь уж точно – все. Восстановлению не подлежит, – упавшим голосом, словно потерял лучшего друга, отозвался Герман.

Он с грустью, по-женски ловко смел останки будильника на совок и торжественно, как гробик с любимой птичкой, понес в мусорное ведро. Когда вернулся в гостиную, то застал Сереброва со стаканом виски в руке. Ботинки, отделившись от хозяина, стояли возле дивана.

– Ты договорился? – делая глоток, спросил Серебров. – Может, выпьешь немного?

– Я с утра не пью. Понимаешь, если с утра выпью, у меня желудок начинает работать плохо, кислоту вырабатывает в неограниченных количествах, и кислотность ничем невозможно снять. Я бы тебе, Сергей, не советовал пить с утра виски.

– Во-первых, Герман, для кого еще утро, а для меня – день, во-вторых, меня от спиртного не пучит.

Я делаю лишь то, что мне нравится, и плевать, полезно это или вредно, хорошо или плохо, нравственно или безобразно. Ты договорился? – повторно прозвучал вопрос.

– Да, конечно, – Герман опять уперся ладонями в невидимое стекло.

– Как она восприняла известие?

Герман скроил страдальческое выражение на круглом лице, всплеснул руками:

– Как тебе, Сергей, не стыдно? Как тебя совесть не мучит? Я бы за такой женщиной на край земли в товарном вагоне поехал!

– Ты договоришься, Герман, – закидывая ногу за ногу, промолвил Сергей, – что действительно отправишься в товарном вагоне на дикий север, туда, где куропатки в снегу купаются, только на окнах вагона будут решетки, а в коридоре твой покой будут оберегать конвоиры.

– Упаси, Боже! – лицо Германа Богатырева сделалось страдальческим, и показалось, слезы вот-вот брызнут из его чересчур выпуклых глаз.