Характерным для базальтовой фигурки в Лэнгтон Плэйс была некоторая плосковатость, что-то от абстракции, словно ее изваял Годьер-Бржеска. Те же самое и с той, из Чичен-Итцы. Я цепко вгляделся в фотографию; на миг она сделалась реальностью, и я вновь ощутил, будто смотрю с головокружительно высокого утеса времени. Затем до меня дошло, что историческая интуиция у меня за эти три месяца отточилась. Возникло внезапное и крайне отчетливое чувство чего-то потаенного, намеренно скрытого. Я с уверенностью понял, что есть в нашем доисторическом прошлом что-то, о чем не написано ни в одной из книг о «прошлом». И это смутно было сопряжено с аурой зла из Стоунхенджа. Литтлуэй ел завтрак по ту сторону стола. Я подпихнул цветную фотографию к нему.

— Бог ты мой, — отреагировал он и продолжал есть, но все понял.

После завтрака мы, ни говоря ни слова, поднялись к нему в комнату. Фигурка находилась в комоде. Вынув, Литтлуэй вытянул ее вперед на сомкнутых ладонях и сосредоточился. Вот он слегка вздрогнул и быстро ее поставил. Тогда фигурку поднял я и вгляделся.

На мгновение форма предметика обогатилась, став объемной и насыщенной; я видел фигурку такой, какой она впервые предстала в день творения. Причем странно, ощущения примитивности не было, и однозначно отсутствовало то «злое», что я уловил на Стоунхендже. Вещица каким-то образом говорила о сложной и высокоразвитой цивилизации. Так что в этой точке для меня было простым делом направить свой ум на создателя фигурки, Я попытался это сделать и ухватил мимолетный образ мира более неистового и опасного, чем тот, в котором обитаем мы; напоминало ощущение, когда смотришь вниз с Ниагарского водопада. Но вот в той точке, где «высвечивание» должно было продолжиться, оно вдруг неожиданно погасло. Трудно сказать, почему. Это могло быть упущением с моей стороны, секундным отвлечением. Но я твердо знал, что отвлечения не было. Сосредоточившись глубже, я попытался снова. На этот раз сомнения быть не могло: вещица каким-то странным образом сопротивлялась моему уму.

— Что у тебя получается? — спросил Литтлуэй; я лишь пожал плечами.

У нас возникло одно и то же подозрение (мы были так близки, что не было даже надобности выражать мысли словесно), но такого не могло быть. Это был кусок мертвого камня — даже, собственно, и не мертвого: живым он не был никогда. Так что здесь должно было быть какое-то другое объяснение. Мне подумалось, что бы почувствовал читатель этих строк, поползи вдруг сейчас шрифт змейкой у него перед глазами куда-нибудь в сторону. Поэтому я подумал, что дело, должно быть, во мне. Так что я снова сосредоточился и открыл свой ум, пытаясь просто «высветить», что находится там, — «прочесть» вещицу, как иной раз по почерку «считывается» характер человека. Вот он, предмет, у меня в руке. Кто-то его сделал. Кто? И вновь, словно в ответ на мой вопрос, возникла странная рябь, словно я имел дело с оптическим обманом. Единственно, что ощущалось с уверенностью, — это невероятно древний возраст фигурки.

— Робин Джекли, вот кто специалист, — произнес неожиданно Литтлуэй. — Сейчас я его наберу.

Сэр Робин Джекли считается, безусловно, одним из самых признанных в мире авторитетов по древнему человеку; его имя стало знаменитым в 1953 году в связи с раскрытием Пилтдаунской подделки.

Литтлуэй позвонил в Музей; его сразу же соединили.

— Привет, Робби. Это Генри Литтлуэй. Ты когда-нибудь видел фото базальтовой фигурки, которую выкопали из грязи со дна колодца Чичен-Итца? Видел? Так что ты по ней определил?.. — Минут пять он молча слушал, затем сказал: — У меня тут примерно такая же штука, на которую тебе не мешает взглянуть. Ты утром там будешь?.